Я кивнул.
— Это один вид семейной жестокости, — продолжала София. —Потом еще моя бабушка. Я ее едва помню, но очень много слышала о ней. Думаю, ией была свойственна жестокость, происходящая от полного отсутствия воображения.Все ее предки и родственники — это деревенские охотники да прямолинейныеотставные генералы. Честные до мозга костей, высокомерные и смело берущие насебя ответственность в вопросах жизни и смерти.
— По-моему, твои рассуждения притянуты за уши.
— Возможно. Но люди такого типа всегда внушали мне страх.Они высоконравственны и принципиальны — и в этом их жестокость. Потом моя мать.Она актриса… И очень мила. Но у нее совершенно нет чувства меры. Она из техбессознательных эгоистов, которые способны оценивать реальность лишь с точки зрениясобственной выгоды. Иногда это становится жутковатым. Затем Клеменси, жена дядиРоджера. Она занимается какими-то важными научными изысканиями и тоже жестока —своей объективностью и бесстрастностью. Дядя Роджер, наоборот, добрейший,милейший человек — но он страшно вспыльчив, легко выходит из себя и тогда ужесам не сознает, что делает. А мой отец…
София надолго замолчала.
— Отец, — медленно повторила она, — человек сдержанный. Дажечересчур сдержанный. Никогда не знаешь, о чем он думает в настоящий момент:никогда не обнаруживает никаких чувств. Вероятно, это бессознательная защитапротив чрезмерно эмоциональной матери. Но иногда… Эта бесстрастность менятревожит.
— Дитя мое, — сказал я. — Ты накачиваешь себя без всякого нато повода. В конце концов ты придешь к выводу, что убийство мог совершить любойчлен вашей семьи.
— Наверное, так оно и есть. И я не исключение.
— Нет, Чарлз. Ты должен ко всем нам отнестись одинаковобеспристрастно. Думаю, в принципе, я тоже способна на убийство… — Софияпомолчала несколько мгновений и добавила: — Но для этого у меня должны бытьдействительно стоящие причины.
Тогда я расхохотался. Не мог сдержаться. Улыбнулась и София.
— Наверное, я просто дура, — сказала она. — Но мы должныузнать всю правду о смерти дедушки. Должны. Если бы только убийцей оказаласьБренда…
Я почувствовал внезапную жалость к Бренде Леонидис.
Глава 5
По дорожке быстрым шагом к нам приближалась высокая старухав потрепанной фетровой шляпе, бесформенной юбке и нелепом обвислом жакете.
— Тетя Эдит, — сказала София.
По пути старуха один-два раза останавливалась, наклоняясь кцветочным клумбам, потом приблизилась к нам. Я поднялся на ноги.
— Это Чарлз Хэйворд, тетя Эдит. Моя тетя, мисс де Хэвилэнд.
У Эдит де Хэвилэнд, женщины лет семидесяти, былирастрепанные седые волосы, обветренное сухое лицо и острый, проницательныйвзгляд.
— Здравствуйте, — сказала она. — Я слышала о вас. Ужевернулись с Востока? Как поживает ваш отец?
Несколько удивившись, я ответил, что хорошо.
— Знала его еще мальчиком, — пояснила мисс де Хэвилэнд. —Была хорошо знакома с его матерью. Вы похожи на нее. Приехали помочь нам? Илиеще что?
— Надеюсь помочь, — неловко пробормотал я.
Она кивнула.
— Помощь нам не помешает. Дом кишмя кишит полицейскими.Выскакивают из-за каждого угла. Среди них несколько пренеприятных типов.Мальчик, окончивший приличную школу, не должен идти в полицию. На днях виделасына Мойры Кинуль, регулирующего уличное движение на перекрестке у Марбл Арч.Что-то непонятное творится в этом мире!
Она повернулась к внучке:
— Тебя ищет Нэнни, София. Насчет рыбы.
— О, черт, — сказала София. — Сейчас позвоню в лавку.
И она быстро направилась к дому. Мисс де Хэвилэнд повернуласьи медленно двинулась в том же направлении. Я пошел рядом, ступая с ней в ногу.
— Не знаю, что бы мы делали без нянюшек, — заговорила миссде Хэвилэнд. — Почти во всех семьях есть преданные старые нянюшки — онистирают, и гладят, и готовят, и делают все по дому. Нашу Нэнни я выбираласамолично… Много лет назад.
Внезапно старая леди остановилась, наклонилась и яростновыдернула из клумбы вьющийся зеленый стебель.
— Проклятые вьюнки! Самый отвратительный сорняк!Разрастается в мгновение ока, душит цветы… И от него не избавиться: слишкомдалеко во все стороны пускает корни.
И мисс де Хэвилэнд яростно втоптала каблуком в землю зеленыйстебелек.
— Это нехорошее дело, Чарлз Хэйворд, — она посмотрела всторону дома. — Что думает обо всем этом полиция? Наверное, я не должназадавать такие вопросы. В голове не укладывается, что Аристид отравлен — труднопредставить его мертвым. Я никогда не любила его — никогда! Но не могусвыкнуться с мыслью, что он умер… Без него дом как-то… Опустел.
Я промолчал. Несмотря на резкий, отрывистый тон, Эдит деХэвилэнд, похоже, собиралась погрузиться в воспоминания.
— Как раз думала сегодня утром… Я живу здесь давно. Ужебольше сорока лет. Приехала сюда после смерти сестры. Он попросил меня. Семеродетей — и младшему только год. Не могла же я допустить, чтобы их воспитывалэтот грек? Нелепый брак, конечно. Я всегда подозревала — он просто… ОколдовалМарцию. Безобразный маленький иностранец! Но мне он предоставил полную свободудействий — что правда, то правда. Няни, гувернантки, школы. И нормальнаяздоровая пища для детей — не та острая отрава, к которой привык он.
— И вы с тех пор так и жили здесь? — пробормотал я.
— Да. Как ни странно… Я могла бы уехать, конечно, когда детивыросли… Наверное, я просто привязалась к парку. И потом еще Филип. Есличеловек женится на актрисе, ему трудно рассчитывать на нормальную семейнуюжизнь. Не понимаю, зачем актрисы обзаводятся детьми. Сразу после рожденияребенка они срываются с места и уезжают на гастроли в Эдинбург или ещекуда-нибудь, по возможности подальше от дома. Филип принял единственно разумноерешение: перебрался сюда со всеми своими книгами.
— А чем занимается Филип Леонидис?
— Пишет книги. Ума не приложу почему. Их никто не читает.Бесконечные описания малоизвестных исторических фактов. Вы, наверное, никогдадаже не слышали об его книгах?
Я подтвердил это предположение.
— Просто у него слишком много денег, — сказала мисс деХэвилэнд. — Большинство людей вынуждены отказаться от всякой дури изарабатывать себе на хлеб.
