— А, Димочка, жду-жду, — необыкновенно радуется старый фотограф. Прекрасные снимки. — И льстит. — Какая таки богатая фактура?
Я вижу, что Михаил Соломонович нехорошо возбужден, за суесловием скрывая некое намерение. Что такое? Не мечтает ли он выставить фактурное фото в парижском салоне мадам дэ Кандессю? Отнюдь, щерится шутке фотограф и предлагает… работу.
— Какую? — не понимаю я.
— По прямому, так сказать, назначению, — улыбается, как мэр на празднике города.
— То есть?
Господин Голощеков оказался прав: конкуренция на рынке порока работала отменно. Не успел я запечатлеть на пленке свою богатырскую стать, как старый папарацци решил заработать свой процент на сделке, сведя вместе два любящих сердца. По его уверениям меня ждет удивительная ночь и в ней дама, мечтающая о фейерверочной любви. Я пожал плечами: а как же договор с клубом «Ариадна», нехорошо, простите, начинать трудовую деятельность со лжи? Человечек с лейкой захихикал и задал несколько уточняющих вопросов. После моих ответов выяснилось, что договор вступает в силу только через неделю.
— Бюрократ Аркаша, ох, бюрократ, — радовался фотограф, потирая ручки. — Из бывших строителей коммунизма, любит бумажку, больше, чем букашку, то бишь человека.
— Ну я не знаю, — сомневался.
— А потом, Дмитрий, — был настойчив и подвижен птичьим личиком, проверим, так сказать, боевую и политическую подготовку! И не запросто так, — и назвал сумму, с которой дама готова расстаться после ночного бдения при свечах.
— Семьсот баксов? — переспросил я.
— Именно таки так, — подтвердил фотограф и сделал оригинальный вывод, что стоять у мартена куда труднее и за это не платят таких сумасшедших денежек.
Я посмеялся: ещё неизвестно, что легче: стоять у мартена или лежать у домны. На этой веселой ноте мы ударили по рукам. Я получил листочек с номером телефона и конверт, где угадывались снимки для отдела кадров дамского клуба.
— Заходьте ещо, — облизнула плодоягодные губки наша доморощенная Моника Порывай на прощание.
— Непременно, — буркнул я.
Черт знает что! Быть может, пока не поздно придержать шаг и не прыгать через три ступени в мир неизвестный, скрытый от обывательского глаза, как панцирь земли за кучевыми облаками.
Как тут не вспомнить первый прыжок с парашютом, когда тебя выносит из самолетного брюха в качестве мешка с натрием для урожайности родных полей. Страшно делать последний, он же первый шаг в никуда. Или ты его делаешь, или не делаешь, вот в чем дело. Некоторые так и не сумели кинуть себя в воздушные потоки, чтобы после чувствовать нетрезвое счастье оттого, что по-прежнему живешь да ещё управляешь лямками индивидуального летательного средства, с помощью которого удалось избежать летального исхода.
Так что опыт жизни в экстремальных условиях у меня есть. И поэтому никаких сомнения, сержант, никаких сомнений. И я делаю шаг из сумрака подъезда в солнечный день.
На Арбате вечный праздник жизни: торгаши матрешками, музыканты, художники, зеваки и прочая нетребовательная публика, бродящая меж фальшивыми фонарями. Мое внимание привлекает шарлатан с лицом пьющего по утрам отнюдь не кефир. На его груди трафаретка, утверждающая, что он астролог, способный предсказать судьбу по звездам. Жаль, что не верю в подобную шелуху, а то приостановился бы в надежде получить высшую благосклонность. Увы, я атеист и практик, и потом надо спешить в дамский клуб, где, подозреваю, меня ждет выволочка по причине моего же стойкого нежелания сотрудничать с костоправом из «Вагриу».
К счастью, управляющий Голощеков был занят с делегацией из Франции не по обмену ли передовым опытом на рынке порока? Однако по его просьбе меня познакомили с Виктор`ом, одним из выдающихся казановых в нашем лаптевом вертепе. Вероятно, чтобы я ещё лучше познал профессию жиголо пока на словах?
И первые слова альфонса, похожего манерами на потертого, но душистого павиана, были такие: «Все женщины прежде всего сучки и хотят лишь одного: чтобы их хорошенько трахнули.»
— Аркадий Петрович просил ввести тебя, так сказать, в курс дела, проговорил Викт`ор, когда мы присели за стойку местного бара. — В курс дела с моей, — уточнил, — точки зрения.
— Водочки, — предложил я, — коньячку?
— Не-не, — отмахнул новый друг. — Я только сок: апельсиновый. С этим делом, — указал на батарею бутылок, — аккуратно, а то сам понимаешь, выпил раз, выпил два — и солдатик упал в блиндажике.
Я понял метафоричный слог, и тем не менее заказал молдавского коньячка «Белый аист». Как говорится, тяпнул сто пятьдесят и уже летишь в теплые сытые края Америки.
— Ну, — поднял стакан с соком Викт`ор, — чтобы наши клинки были остры, метки и никогда не ржавели в ножнах!
— Не поэт ли вы, Виктор? — усмехнулся я.
— Викт`ор, — поправил. — Не поэт, но кузнец своего счастья.
Под легкий музыкальный бриз вашингтонского блюза и мягкий свет рязанского бра чужое повествование о жизни и любовных похождениях казалось ненатуральным, как пластмассовые польские жемчуга.
— Учись на моих ошибках, парень, — предупредил старший товарищ. Никогда не верь бабам. Помни — это твой враг номер один. Все войны, революции, падения империй, эпидемии, землетрясения, — увлекся, наводнения и так далее от них. — И обиделся. — Смейся-смейся, но когда-нибудь помянешь меня добрым словом.
— Ну за любовь, — пригубил рюмку, — не омраченную ничем.
— За любовь? — хныкнул альфонс. — Забыл старика Ницше? «Идешь к женщине, не забудь плетку» — гениальные слова. — И пожелал, чтобы эта цитатка стала эпиграфом в моей будущей деятельности.
В свое время Викт`ор принадлежал к мажорам, то есть к золотой молодежи. Папа и мама дипломаты, в доме полная чаша: заграница ваша — будет наша. Решив пойти испытанным предками жизненным путем, Витенька поступил в МГИМО — институт международных отношений. Учился как все и был как все. Поскольку «секса в СССР не было», то этим интересовался в последнюю очередь. Хотя любил покрутить порно, тогда сурово запрещенное, под бутылочку кислого сухача, особенно, когда родители убывали в зарубежное далеко.
— Кайф, — вспоминал молодость Викт`ор, причмокивая соком. — Порно, вино, весенний, прости, ветерок в окно и свобода. Хор-р-рошо!
Но свобода свободой, а природа требует своего — бабу требует она: от счастливых ночных сновидений у Витеньки затевались такие поллюции, что по утрам приходилось стирать простыни, замаранные гейзеровскими выбросами спермы.
— Девственником был, — признался Викт`ор, — до девятнадцати годков.
— А сколько сейчас, — задал щепетильный вопрос, — годков?
— Сорок.
Я поперхнулся от удивления и признался искренне, что мой старший товарищ хорошо сохранился и очень даже сохранился: лет так на тридцать. От такого непритворного заключения Викт`ор заметно вдохновился и даже решил нарушить свой антиалкогольный закон. Мы чокнулись рюмахами с «белыми аистенками» — и наставническая исповедь продолжилась.
