Скоро оба наблюдателя заметили в двух- или трехстах метрах ниже того места, где они стояли, сильное движение веток и листвы, как будто вновь прибывший насильно пролагал себе дорогу, выбирая более короткий путь среди непроходимых сплетений растительности. Немного погодя из чащи бамбуков, росших на окраине плато, вынырнул великолепный черный слон колоссальных размеров.
Это был тот, кого ждали.
— Ауджали! — воскликнул Сердар.
Благородное животное отвечало тихим и ласковым возгласом, сопровождая его движением ушей, что служило у него знаком величайшего удовольствия. Весело подошел слон к своему господину и поставил на землю у его ног одну из тех корзин из листьев кокосовой пальмы, в которых индусы носят на рынок плоды и овощи. Корзина, принесенная Ауджали, была наполнена свежими плодами манго и бананами.
Сердар, не теряя времени на то, чтобы отвечать на ласки умного животного, высыпал фрукты на траву и не мог удержаться от вскрика радости, заметив на дне корзины толстый пакет, тщательно перевязанный волокнами кокосовой пальмы. Разорвать эти волокна было делом одной секунды; в пакете оказалось значительное количество писем, адресованных на имя иностранных авантюристов, которые предложили свою шпагу Нана-Сахибу. Эти письма были отложены в сторону. Кроме них там находились еще большой конверт, запечатанный несколькими печатями из красного воска, и один поменьше, без марки, но с надписью на тамильском наречии: «Salam Srahdana!», то есть «Привет тебе, скиталец джунглей!», сделанной на скорую руку карандашом.
В последнем находился, вероятно, ответ Рамы-Модели, цейлонского корреспондента Сердара, на письмо, переданное ему от своего господина умным Ауджали. Но Сердар, как ни интересовался последним, поспешно пробежал содержание большого конверта и воскликнул с торжеством:
— Нариндра! Мы можем ехать в Пондишери, успех моего плана обеспечен. Недели через две весь юг Индостана сбросит с себя ненавистное иго британского льва и на всем полушарии не будет ни одного красного мундира.
— Правду ли говоришь, Сахиб? — спросил маратх, голос которого дрожал от волнения. — Да услышит тебя Шива! Да будет благословен день мести! Эти низкие иноземцы сожгли наши дома, изрубили наших жен и детей; ни одного камня не оставили они на могилах предков и землю лотоса превратили в пустыню, чтобы легче было подчинить ее себе. Но из праха мертвых возродятся герои, когда крик смерти, угрожающий англичанам, пронесется от мыса Кумари до берегов Ганга.
Глаза Нариндры горели, ноздри его раздувались, кулак поднялся в знак угрозы, когда он говорил эти слова… он весь преобразился. В еще течение нескольких минут лицо его сохраняло жестокое и мстительное выражение, которое индусы-скульпторы придают своему богу войны в старых пагодах, посвященных служению Шиве.
После этого взрыва чувств, одинаково воодушевлявших обоих, Сердар вскрыл письмо, которое Рама-Модели адресовал ему.
После первых же строчек он вздрогнул. Вот содержание этого интересного письма:
Срахдана-Сахибу
Рама-Модели, сын Чандра-Модели, дает знать следующее:
С большим огненным кораблем франгисов[13]приехал молодой человек твоего племени и говорит, что у него есть поручение к тебе.
«Ты отправишься, когда приедешь в Страну Цветов, — сказал ему тот, кто его посылает, — в жилище известного всем добродетельным людям Рамы-Модели; он один скажет тебе, где ты можешь встретить Сердара».
Сегодня вечером до восхода луны Рама-Модели, чтобы отклонить всякие подозрения, сам приведет к Срахдане-Сахибу молодого француза.
Будь настороже, Сердар! Леопарды почуяли дичь. Они разбежались по равнине, а от равнины недалеко и до горы.
Привет Срахдане-Сахибу.
Рама-Модели
Сын Чандра-Модели сказал все, что полезно.
Письмо это привело Сердара в странное недоумение. Кто был этот молодой человек, нарочно приехавший к нему из Европы с каким-то поручением? Только одно лицо в Париже знало его отношение к Раме-Модели; это лицо вело активную деятельность в Европе по делу о восстании индусов и переписывалось с Нана-Сахибом и Сердаром. Это был Роберваль, бывший консул Франции в Калькутте, где он познакомился с Сердаром и с самого начала был поверенным его планов; восторженный патриот, он ни перед чем не отступал, чтобы помочь их успеху, и мы скоро увидим, какое участие он принимал в деле, которое впоследствии войдет в историю под названием «заговора в Пондишери».
Незнакомец был, по всей вероятности, послан им, но с какой целью? Сердар никак не мог догадаться; но больше всего его удивляло, что в письме, сопровождавшем присылку важных документов, не было сделано ни малейшего намека на это неожиданное посещение.
Как бы там ни было, но до разгадки тайны оставалось несколько часов, и незачем поэтому было ломать себе голову над разрешением вопроса, ответ на который окажется, весьма вероятно, не таким, как он предполагал.
К чувству удовлетворения, которое он испытывал при мысли, что может считать свои планы удавшимися, прибавилось недовольство, превращавшееся постепенно, по мере того как проходили часы, в мучительную тревогу. Что сталось с Бобом Барнетом? Ушел около одиннадцати часов утра и не только не вернулся, но вот уже сколько времени не подает никаких признаков жизни. Карабин его смолк внезапно — обстоятельство, весьма важное для генерала; страстный охотник, неутомимый пешеход, он был не способен поддаваться усталости, хотя бы даже на минуту, в силу опасности, сопряженной с отдыхом в такой стране, где каждый пучок травы скрывал змею, а каждый куст — пантеру или тигра.
С другой стороны, молчание его никак нельзя было объяснить отсутствием дичи: всевозможные животные — зайцы, фазаны, дикие индейки, олени, вепри, буйволы, не говоря уже о хищниках, — буквально кишели в горных долинах, где никто не нарушал их покоя. Сингалы, будучи индуистами, не охотятся; лишь немногие из них ставят ловушки и устраивают засады вблизи источников, куда ходят на водопой черные пантеры, которых на Цейлоне такое множество, что правительство вынуждено было назначить премию за истребление этих хищников. Боб, таким образом, не должен был иметь недостатка в объектах для охоты, и если его карабин молчал, то оставалось предположить одно из двух: или с ним приключилось какое-нибудь несчастье, что было вполне возможно, или увлеченный своей пылкой натурой он все углублялся в чащу, не думая о времени, а затем при виде солнца, склоняющегося к горизонту, оставил свой карабин в покое, чтобы ничто не отвлекло его от намерения вернуться поскорее обратно. Во всяком случае, он не должен был забывать того сильного беспокойства, которое причинил своему другу.
Взволнованный, нечувствительный к безмолвным просьбам честного Ауджали, который грустно ходил за ним, напрасно ожидая благодарности за исполненное им с таким успехом поручение, Сердар шагал по берегу озера, внимательно прислушиваясь к каждому звуку и присматриваясь к каждой неровности почвы в долине в ожидании, что вот сейчас что-нибудь опровергнет его предчувствие и даст ему знать о возвращении друга.
