— С овощами? Ты определенно смахиваешь на монаха нового образца — глубокомысленного вегетарианца.
Пустить такого в гости — настоящий кошмар.
— Поставлю какую-нибудь музыку, чтобы ты расслабился, ладно?
Лучано подошел к скромному, но вполне приличному музыкальному центру, внимательно прислушавшись, настроился на волну «Радио Ватикана» и изрек:
— Псалом сто пятидесятый, Сезар Огюст Франк. Узнаешь? — Брат Гаспар ничего не ответил. — Знаешь, что Папа наказал мне целиком и полностью посвятить себя заботам о тебе? Готов угождать всем твоим желаниям, Гаспар. Хотя для меня, помимо обязанности, это просто удовольствие. Могу сказать наверняка — завтрашняя аудиенция отменяется.
— Что? Почему? Что происходит?
— Ничего особенного. Он не расположен.
— Что с ним такое?
— Обычная простуда, но в его возрасте… Ты же знаешь, в его возрасте даже простуда может иметь прискорбные последствия. Мы должны заботиться о нем, чтобы он протянул подольше.
— Когда я смогу его видеть?
— Возможно, завтра, но только в полдень. Или во второй половине дня. А может быть, и послезавтра. Или в какой-нибудь другой день. Я тебя извещу, не беспокойся. Отнесись ко всему спокойно. Хочешь рюмку вина? Я оставил пару бутылок в кладовке. Ты не заметил?
— Лучано, — еще более уныло спросил брат Гаспар, — что здесь творится?
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что…
— Минутку, — прервал его монсиньор, — схожу за вином, а потом ты мне все расскажешь.
Сказано — сделано, и монсиньор выскользнул из гостиной, направившись на кухню.
Почти тут же он вернулся с бутылкой и двумя бокалами, которые поставил на стол.
— Не слишком ли светло? — сказал он, оглянувшись, и включил настольную лампу, бросавшую синие отсветы, которые, падая на стену, оклеенную желтыми обоями в цветочек, окрасили ее неземной зеленью.
Монсиньор передал брату Гаспару бокал, с театральной ловкостью откупорил бутылку и разлил вино.
— За брата Гаспара и за то, чтобы он приятно провел время в Ватикане.
Чокнувшись с монахом, он отпил капельку вина, посмаковал ее и под пристальным взглядом брата Гаспара шумно выдохнул, чтобы дать вину окислиться и таким образом проверить его качество.
— Ничего сверхъестественного, но пить можно, — изрек он.
— Лучано, — сказал доминиканец, — давай поговорим серьезно.
— Почему бы и нет? Давай поговорим серьезно, если тебе так хочется, Гаспар.
— Что здесь творится?
— А что? Ничего такого. Что, по-твоему, здесь должно твориться? Папа желает тебя видеть.
— Да, но зачем?
— Тебя удивляет, что он хочет тебя видеть? Меня — нет. Твое присутствие укрепляет наши силы.
— Но если он хочет видеть меня, то почему откладывает встречу? Я уже четвертые сутки в Ватикане, и день за днем аудиенция откладывается, и я чувствую, что уклоняюсь от своих обязанностей и теряю время, равно как и уверенность в том, что рано или поздно увижусь с Папой.
— Ты что, такая важная птица, что без тебя в монастыре и недели не могут обойтись? — слегка насмешливо упрекнул его монсиньор. — Не верю, дорогой Гаспар. Знаешь, в чем дело? Дело в том, что ты считаешь себя единственным и неповторимым. Или ты думаешь, что Папа отложит все дела и бросится тебя встречать? Ведь я же говорил: у него грипп. Он работает как вол, и иногда у него тоже есть право упасть без сил. Так ведь? Или ты ему смерти желаешь? Скажи — желаешь ему смерти?
Гаспар побледнел, как полотно.
— Как я могу желать ему смерти? — ответил он наконец. — Что за мысли у тебя, Лучано?
— Тогда не будь таким нетерпеливым. Нет, вы только посмотрите, какой резвый монашек! Ты всегда такой? Всегда дуешься? Злишься неизвестно на что? Сеешь раздор? Почему бы тебе не относиться ко всему спокойнее? Представь, что ты в отпуске. В Риме есть на что посмотреть. Кстати, как прошла твоя встреча с кардиналом Кьярамонти?
— Что?
— Твоя встреча.
— А откуда тебе известно?..
Они пристально посмотрели друг на друга. Сказать ему правду? Рассказать все? Уместно ли это? Крохотные голубые, почти прозрачной голубизны, глазки монсиньора, пронзительные и холодные, смотрели на монаха, страстно сверкая.
— Что ему было нужно?
— Ничего. Мы играли в карты.
— В карты?
— В покер. И я проигрался в пух и прах.
Монсиньор преувеличенно весело хохотнул, а затем неодобрительно покачал головой.
— Мне кажется, что не подобает так обходиться с нашими гостями. Что взбрело в голову этому Кьярамонти? Кто еще там был кроме его высокопреосвященства?
— Монсиньор Луиджи Бруно и архиепископ Пьетро Ламбертини.
— Иными словами, la crème, de la crème,[5]— сказал Лучано тоном, который привел брата Гаспара в легкое замешательство: ироничным, отрешенным, неискренним и почти презрительным. — Ну, а кроме покера, чем вы еще занимались?
— Разговаривали.
— Разговаривали, значит! — сказал Лучано с волнением, причины которого были непонятны брату Гаспару. — Выходит, его высокопреосвященство только и знает, что разговаривать?
— Еще он хотел, чтобы я надписал ему свою книгу.
— И ты надписал?
Брат Гаспар кивнул.
— Слушай-ка, я ревную.
— Но ведь он кардинал, разве не так? Я не мог отказаться.
— Однако со мной…
— Я, кажется, уже объяснял тебе причины моего отказа, — прервал его Гаспар. — Я доверился тебе и ясно изложил все, что думаю по этому поводу. Так или иначе, если ты настаиваешь, я подпишу тебе ее, невелика важность. Напишу все, что захочешь.
Монсиньор ехидно взглянул на него и снова спросил:
— А Хакер? Хакер там был?
— Кто?
— Его высокопреосвященство кардинал Джозеф Хакер. Был там такой?
— Нет.
— О чем же вы говорили?
— То есть?
— О Нечистом?
— А почему, собственно, мы должны были говорить о Нечистом?
— Как это почему? Это наиболее логично, тебе не кажется? С одной стороны, твоя книга вызвала огромный интерес, а с другой… Ладно, просто Нечистый — самый почитаемый в Ватикане персонаж. После Господа Бога, разумеется.
— Почитаемый?
Больше всего брата Гаспара изумляло то, что он слышал из уст монсиньора Лучано Ванини.
