— Доброе утро, леди Бруэр. — с чопорным видом проговорил он на тот случай, если их мог услышать лакей или если рядом со все еще открытой дверью особняка стоял дворецкий. — Я подумал, что могу зайти, но вижу, что вы идете по делам или повидаться с кем-то. Не могу ли я проводить вас, предложив свою карету?
Она вполне овладела собой, и ее улыбка была не более чем любезной, но глаза смотрели испытующе.
— Очень любезно с вашей стороны, милорд. Я собиралась навестить мою невестку и пройтись, потому что погода очень хороша, но мы можем воспользоваться вашей каретой, чтобы вам не пришлось потом возвращаться пешком.
Ее темные глаза, такие необычные по контрасту с белокурыми волосами, смотрели на него, точно задавали открытый, нерадостный вопрос. Он сказал:
— Я с удовольствием подброшу вас.
Он тут же пожалел, что не употребил другие слова, потому что его ум, которому совсем не была присуща невинность, нарисовал перед ним совсем другую картину, никак не связанную с поездкой в его карете. Он представил, как подбрасывает ее совсем в ином смысле, и поездка эта начинается с медленных, размягчающих поцелуев, включает в себя раздевание донага, а заканчивается тем, что она садится на него верхом и они двигаются вместе к общей эротической цели.
Одна ночь. Они провели ночь вместе почти год назад, и его тело предательски вспоминало об этом всякий раз, когда она оказывалась поблизости. Дуновение ее духов, ее профиль, случайно промелькнувший на многолюдном приеме, мелодичный смех — и его плоть уже просила забыть, почему он отказался продолжать их связь. Мэдлин принадлежала к тем редким женщинам, которые выглядели утонченными, изысканными и сдержанными в обществе и оказывались глубоко страстными в спальне. Больше того, он восхищался ее умом и чувством юмора не меньше, чем физической привлекательностью, и это сочетание наполняло его глубочайшей тревогой.
Это была женщина, в которую можно влюбиться, а не та, с которой можно переспать и забыть о ней. Он вовсе не удивлялся, что литературно образованный лорд Бруэр восторженно описывал прелести своей жены, потому что они вполне заслуживали того, чтобы вспоминать о них.
Когда-то он любил и потерял, и теперь ему не хотелось снова пережить такую боль. Там, в Испании, среди войны и ада, который сопутствует войне, он встретил женщину своей мечты. Это так и осталось иллюзией, и он просыпался каждое утро, мучаясь из-за своей утраты. Это суровое испытание принесло ему слишком много страданий, чтобы он захотел отважиться на что-то подобное. Имея обязательства перед своим титулом, он, вероятно, в конце концов, женится, но в тридцать лет его совершенно не привлекала подобная перемена в жизни. Когда он действительно решит, что время пришло, непременно выберет жену, оставаясь при этом совершенно равнодушным. Может быть, он даже — с Божьей помощью — позволит матери дать ему совет, кого выбрать в жены.
— Я думаю, если кто-то увидит, как я сажусь в вашу карету или выхожу из нее, — пробормотала Мэдлин, когда он любезно подсаживал ее, — начнутся сплетни.
— Ваша добродетельная репутация, вероятно, выдержит небольшую толику сплетен, — ответил Люк с циничным удовольствием по породу ее чопорного тона, хотя и понимал природу ее замечания. Никого не заинтересует, если его увидят с ней, но если наоборот, это будет иметь значение. — Итак, скажите, где живет ваша невестка, чтобы я мог дать указания кучеру.
— На Брук-стрит.
— А, это совсем близко. Я велю ему объехать вокруг квартала, чтобы мы могли немного поговорить.
И не дожидаясь ее согласия, он дал Хэральду адрес, а потом уселся напротив нее. Карета тронулась, и он сказал без всяких вступлений:
— По мнению врача, Фитч даже не был серьезно ранен, и то, что он потерял сознание, вполне могло быть результатом чрезмерных возлияний.
— Я рада. Но в то же время он может оказаться теперь более мстительным, чем раньше. Я бы с удовольствием сказала, что это меня не тревожит, но, конечно, это не так.
Нежные губы ее задрожали, и он вспомнил, что он почувствовал, когда смял их в неистовом поцелуе.
— Осмелюсь предположить, что он, быть может, даже не помнит того, что произошло, а если и вспомнит, то все равно — дневника он уже лишится. — Люк невесело улыбнулся. — И если Фитч приблизится к вам в том или ином смысле, наедине или в обществе, то лишится также и жизни. Не беспокойтесь, дорогая. Если он снова начнет доставлять вам неприятности, просто дайте мне знать, и он ясно поймет, что теперь ему придется иметь дело со мной.
— Почему вы все это делаете?
Она с такой силой сжимала ридикюль у себя на коленях, что пальцы ее побелели.
— Что именно я делаю?
— Помогаете мне так великодушно.
— А как вы думаете, почему?
Это был уклончивый и некрасивый ответ, данный в основном потому, что он не знал в точности, что сказать.
«Потому что я не могу забыть вас». Нет, такой ответ ни в коем случае не годится.
Темные глаза внимательно смотрели на него. Некоторое время она молчала, карета с грохотом и довольно быстро катилась по улице, и этого было достаточно, чтобы ее стройное тело слегка покачивалось на сиденье. Потом она сказала:
— Не спрашивайте меня почему, ведь я могу говорить, только зная по опыту, что вы не всегда бываете галантным и надежным, но я была уверена, что вы мне поможете.
Она, конечно, имела в виду его исчезновение после той памятной ночи, когда он ласкал ее снова и снова и не мог насытиться, как и она.
— У меня были причины вести себя негалантно, — холодно сказал он.
Она неторопливым движением расправила юбку, но ничего беспечного в мучительном выражении ее красивого лица не было.
— Кроме Колина, вы были моим единственным любовником.
После этого признания настала тишина.
Он это подозревал, и, получив подтверждение своим подозрениям, не почувствовал облегчения относительно того, что произошло — а потом не произошло — между ними. Его поступок был совершенно недостойным, в этом можно не сомневаться, но обычно он не вступал в связь с женщинами вроде Мэдлин. Она совершенно не походила на пресыщенных светских красавиц, которые увлекались интригами и наслаждениями, как опытные куртизанки.
Она продолжала еле слышным голосом:
— Когда вы так и не зашли ко мне после этого и держались со мной так отчужденно в обществе, как будто между нами ничего никогда не было, и не ответили на записку, которую я написала и послала вам, преодолев свою гордость, пришлось допустить, что я как-то разочаровала вас. Неужели страсть, которая осталась в моей памяти, была только с одной стороны?
Ад и преисподняя, ему хотелось поговорить с ней, но только не об этом, хотя, вероятно, нужно было сказать и об этом.
— Это совершенно не так, — признался он. — И я думаю, вы это знаете, что бы вы себе ни говорили. Мое крайнее восхищение вашими чарами вряд ли было вымышленным.
