Когда я дохожу до кинотеатра «Тоэй», что в конце улицы, по левой стороне виднеется Международный театр. Хотя нет, его уже снесли, на его месте построили высотную гостиницу. Глаза б ее не видели.
Я повернул назад.
Я не мог похвастаться, что вырос под юбками кордебалета, однако до двенадцати лет моя жизнь протекала на фоне этого здания. И как последнее воспоминание – пятна крови моих родителей на проспекте перед театром неподалеку от квартала Таварамати.
Я очнулся перед Концертным залом Асакуса.
Из громкоговорителей на улицу доносился из зала голос юмориста.[8]Зрителей еще впускали, хотя я стоял перед входом один.
Я представил пустой зал, редких зрителей. Почему бы не послушать историю-другую? Билеты уже продавали со скидкой – за тысячу, что на пятьсот иен дешевле.
Войдя, я поразился. Зал был полон. Заняты все дополнительные табуретки, многие зрители стояли. И неочевидное снаружи оживление, взрывы хохота. Молодой мастер жанра, похоже, сегодня в духе.
Через четыре-пять минут его выступление закончилось, и зал разразился аплодисментами. В этот момент объявили:
– Группу торгового квартала «X» просим проследовать в автобус – время отправления.
Больше половины зрителей встали и засеменили к выходу. Телесценарист ведь тоже, по сути, работает на зрителей. Хоть лиц он не видит, но смотреть, как зрители покидают зал, – сущий кошмар.
Тем временем объявили следующий номер, и на сцене появился другой юморист, лет пятидесяти пяти. Он уже сидел перед микрофоном, но вереницы зрителей по-прежнему тянулись к выходу.
– Спасибо за внимание, – крикнул артист удалявшимся спинам. Оставшаяся публика засмеялась. – Выход вон там. Автобус ждать не будет. Спасибо за внимание. – Затем он пал ниц: – Спасибо за внимание… – Да так слезливо. Но вышли еще не все. – Пожалуйста, вон туда – выход в ту сторону… – Он чуть не плакал. От досады даже прищелкнул языком: – Автобус «хато»[9]– бог и царь. Вернетесь на родину, не забудьте похвастаться, что мельком видели и меня.
Тем временем зал утих. Теперь действительно остались редкие зрители.
– Вот как измывается над нами автобус «хато», – со вздохом сказал юморист. – Только по секрету, – понизил он голос. – Они – за полцены. По семьсот пятьдесят иен. На нос. Поэтому приезжает сразу целая куча, чему мы должны радоваться. Двое за одного полноценного. Вот и уходят раньше. Никакого сожаления. Как слышат «время», валят все сразу. Ненавижу. Пусть они меня простят, но я ненавижу все эти автобусы «хато».
Шутка явно не удалась, и зрители притихли. В этот момент раздался голос:
– Некоторые с автобуса еще остались.
Я обомлел. Юморист засуетился:
– Что, правда? Или шутите? Серьезно?
– Шутка, – сказал голос.
Зрители засмеялись.
– Зачем вы так… говорите? Чуть печенка не остановилась. Нет, не печенка, сердце. Мне нравится автобус «хато». Признаться, я его поклонник. Разве так можно? Когда стоит вопрос о выживании, нельзя заводить себе врагов. Нас автобус «хато», можно сказать, кормит. – Юморист залепетал. – Когда выходишь на сцену, а добрая половина уходит, не в обиду остающимся – отпадает всякое желание говорить.
Я передвинулся из глубины зала, с приставного стула на несколько рядов вперед.
– Не пугайте меня, – обратился ко мне юморист. – Только покажется, что заделал брешь в плотине, а тут опять движение. Думал, уходите. Собрался уже за рукав схватить. А вы передвинулись вперед. Спасибо и на том. Пожалуйста, не стесняйтесь – придвигайтесь еще. Хоть до того места, куда моя слюна долетает.
Зрители, глядя на нас с юмористом, засмеялись. А тот поменял тему – принялся мыть кости кочующей из программы в программу телебогеме.
Я пересел вовсе не для того, чтобы лучше его слышать. Вообще не стоило этого делать – ощущал я себя довольно глупо.
Я пересел, чтобы лучше видеть – но не артиста. На него я даже не смотрел. Я хотел получше разглядеть человека, сказавшего: «Некоторые с автобуса еще остались». С дальних рядов виднелась лишь его спина. А голосом и фигурой он походил на отца. На моего покойного отца. И я должен был увидеть его лицо в профиль. Мало ли кто на него похож. Отец погиб в тридцать девять, сейчас ему было бы семьдесят пять. Если б я разглядел его в каком-нибудь старце, еще можно понять. Но здесь сидел тридцатилетний мужчина. Неспроста это. Чтобы не сильно выделяться, я принялся хохотать вместе с окружающими, но слов юмориста почти не слышал. Я просто хотел убедиться. Голос удивительно похож на отцовский. Со спины – так просто вылитый он. Поэтому нужно увидеть его лицо. Точнее, увидеть лицо и убедиться, что это не он. Не может ведь все так сойтись. В отчаянии я всего лишь хотел успокоиться.
Юморист закончил.
Я посмотрел в ту сторону. Там сидел отец. В профиль – как две капли похожий на отца при жизни. Я сразу же отвел взгляд и подумал: «Бывает же, встречаются на свете двойники».
Объявили следующий номер, и на сцену вышел цирковой дуэт.
Посмотреть еще раз на лицо того мужчины мужества больше не оставалось. Я видел его всего секунду. При этом – издалека. Как я мог быть уверен, похож он или нет? Пожалуй, если посмотреть в фас, выяснится, что это не он. И такое часто бывает.
Я с трудом сдерживался, чтобы не смотреть на него слишком пристально. Моего отца уже давно нет в живых, какой смысл что-то проверять?
Циркач поставил на кончик упертой в лоб трости мяч и пытался удержать равновесие. Сдвинулся влево, сделал несколько шагов вправо.
Чтобы развеять сомнения, я еще раз посмотрел на мужчину.
И вдруг он тоже взглянул на меня.
Я оторопел. Он еле заметно улыбнулся и слегка кивнул. Меня проняла дрожь. Я отвел глаза.
Почему он посмотрел на меня? Почему улыбнулся и дружелюбно кивнул?
Да потому, что меня высмеял юморист. Просто хотел посмотреть, что делает тот человек, и наши взгляды сошлись. «Как, нравится?» Его легкая улыбка примерно это и означала. Веселый человек. У жулика с улицы тоже была веселая улыбка. Хорошо в Асакусе, пока здесь остаются такие люди.
Кстати, о лице того мужчины в фас. Я его не узнал.
Ещё бы – потерять отца в двенадцать лет. Не могу же я досконально помнить черты его лица. Похож-то похож, но насколько – судить трудно. Я только хочу сказать, что он – вылитый отец из моей памяти. И в профиль, и в фас он вроде бы – отец, но именно поэтому им быть и не может. Выступление окончилось. Раздались вялые аплодисменты.
