Я ей отвечаю, что в отношении мобильных телефонов еще не известно, опасно ли ими пользоваться.
— Для призраков да. Между прочим, английские ученые недавно доказали, что в тех домах с привидениями, где пользуются мобильными, призраки появляются в два раза реже! Я выйду здесь, месье, иначе я вообще не доберусь. Чек, пожалуйста. Ты едешь дальше?
— Нет-нет.
Шофер выписывает квитанцию, а она тем временем снимает обувь и вытаскивает из сумки пару роликовых коньков.
— На самом деле, Руа, поступай как знаешь. Я с тобой славно провела время и не против трахнуться еще разок, но я хочу, чтобы между нами было что-то еще. Если нам суждено стать приятелями, лучше, чтобы у тебя была другая профессия. Футболист, например, мне очень нравится. Тренируйся, прояви себя, не знаю, стань хорошим игроком, если тебе это так нравится. У меня вот нет увлечения, в этом моя проблема. Я всегда мечтала только об одном — свалить. Вырваться оттуда. Учитывая то, откуда я, у меня был только один способ — тело. Спасибо, — говорит она, пряча чек в карман.
— Можно ваш автограф? Меня зовут Бернар.
Она вытаскивает из сумки фотографию и размашисто подписывает со множеством завитушек. Я выхожу из машины, открываю ей дверцу. В кармане звонит телефон. Опускаю туда руку, выключаю его. Мне нравится, что ее беспокоит исчезновение привидений, когда всех вокруг волнует изменение климата на Земле.
— До скорого, — говорит она, ступает в роликах на тротуар и начинает крутиться на месте.
— До завтра, — отвечаю я уверенно.
Она улыбается уголками губ и кивает.
— Как хочешь.
— Талья Стов — твое настоящее имя?
— Это сокращенно. Полное — Наталья Стовецкина.
Она топчется на месте, балансируя руками, хлопает в ладоши, явно что-то хочет сказать. Я спрашиваю: «Что-то еще?» Она цепляется за завязки моего костюма.
— Если бы мы уже не трахнулись, я бы тебя точно закадрила.
— То есть тебе не понравилось?
— Я не о сексе говорю, а о фантазии. Ты весь такой чистенький, ничего не хочешь менять в своей никудышной жизни и при этом замечательно себя чувствуешь… Как тебе удается сохранять такое спокойствие? Тебе ничего не надо, и ты даже не грустишь по этому поводу. Ты прям марсианин какой-то.
Я опускаю глаза. Очень жаль, что у меня такое маловыразительное лицо. Если, по ее словам, на нем не отражаются недовольство и печаль, уж и не знаю, что тогда на нем вообще написано. А может, она видит меня таким, каким я был раньше. Или — оптимистическое предположение — предвосхищает будущее. В конце концов, что мне мешает послать к черту систему, которая мной воспользовалась, выложить все в пятницу следователю, рассказать правду-матку журналистам или надавить на президента, шантажировать его, чтобы меня снова выпустили на поле и я бы доказал всем, что я лучший? Да, но если обо мне снова станут говорить в новостях и Талья по телевизору узнает, сколько на самом деле я зарабатываю, не представляю, как мне выпутываться потом из собственной лжи. И, по правде говоря, единственное, что сейчас важно, — это оставаться для нее марсианином.
— Ты умеешь играть в «Тривиал персьют»?
Я отвечаю «нет» — надо же хоть раз сказать ей правду.
— Я научу тебя. Приходи ко мне сегодня в девять, я приготовлю ужин. Если, конечно, у тебя нет невесты? — взмахнув ресницами, спросила она.
Я помотал головой, спросил ее адрес. Она написала его мне на ладони вместе с номером телефона. А потом кинулась петлять между застрявшими в пробке машинами, резко отталкиваясь от асфальта, отчего ее сумку болтало из стороны в сторону. Я пытался представить, что может быть между девушкой и парнем, которые познали любовь с ее изнанки, начав отношения с того, к чему они обычно приходят. Что нам теперь делать со временем, которое у других уходит на то, чтобы желать друг друга, мечтать и ждать? Уж и не знаю, выиграли мы время или потеряли.
* * *
Домой я вернулся в растрепанных чувствах. «Домой»… Пустой звук. То же самое, когда я говорю «мы» о команде. Дуплекс, четыреста квадратных метров в стиле «Прованс» с греческими колоннами и террасой, на последнем этаже охраняемого дома, откуда открывается вид на обрезанные деревья Булонского леса. Едва я прибыл в Париж, французский агент сразу привел меня сюда. Это была квартира Торкаццио, центрального защитника, которого из-за тендинита только что сбыли «Рапиду» в Бухарест. У него в гараже стоял «Феррари». Агент спросил, возьму ли я и его тоже. Торкаццио сидел, ссутулившись, на плетеном стуле, у него был такой разбитый вид, что я сказал «Беру». Все это вычтут из моей зарплаты. На мраморном столе мы поставили подписи на бумагах: согласно сделке мне переходил контрольный пакет акций компании, в чьей собственности находились дуплекс и автомобиль. Перед уходом Торкаццио, у которого глаза были на мокром месте, посоветовал мне особо на «Феррари» не гонять — он еще не прошел обкатку. Я успокоил его, улыбнувшись в ответ: ничего с ним не случится, у меня нет прав.
Я хожу из угла в угол по чужой квартире, в которой ничего не поменял. Даже детская — его жена ждала ребенка — осталась в прежнем состоянии: розовые обои с зелеными облаками, кроватка, манеж, миниатюрная мебель и система видеонаблюдения. Все это нагоняет на меня тоску, но было бы еще хуже, если бы я решил комнату переделать, — зачем мне это? Достаточно того, что я закрыл дверь на ключ, чтобы избежать лишних вопросов — их иногда задают случайные девушки, которые любят утром пройтись по квартире. А впрочем, вот уже несколько месяцев, как эта проблема отпала сама собой. Сначала, когда я только приехал, мне очень нравилось снимать фанаток клуба, которые так и липли ко мне, хотя дома на Мысе я слыл однолюбом. Но вскоре я потерял к этому интерес, к тому же после того, как меня перестали выпускать на поле, спрос на меня упал, и девушкам, которых видели со мной, перестали завидовать. Думаю, в конечном счете мне больше нравится доставлять удовольствие, чем получать его, так уж лучше доставлять его самому себе. Но после встречи с Тальей я уже ни в чем не уверен.
Странное дело, мне ее так не хватает, хотя мы расстались всего сорок минут назад. Я на нервах, возбужден, но это не имеет ничего общего с желанием или нетерпением. Возможно, я в таком состоянии потому, что понятия не имею, куда мы движемся, и так у меня еще ни с кем не начинались отношения. Вся эта роскошь давит на меня теперь еще больше. Никогда прежде моя собственная жизнь не казалась мне такой чужой. Я как будто неожиданно встретил землячку.
Пес просовывает голову в дверь гостиной, медленно подходит к дивану, на котором я лежу усталый и разбитый, осторожно нюхает мне ноги. Грустно иметь пса, который никогда не выходит встречать тебя у порога. Сначала он затаится минут на десять и только потом с трудом признает в тебе хозяина. А ведь это моя собака.
Ну то есть как «моя»… Скажем так, я ее выбрал. Единственное настоящее решение, которое я принял с тех пор, как оказался во Франции. Приютить таксу, которую чуть не разорвали питбули, и сделать все для ее спасения. В ответ мне бы хотелось немного доверия, которым, возможно, когда-нибудь он меня и удостоит. За четыре месяца раны зажили, а вот страх не прошел. Пес по-прежнему отказывается выходить из дома на улицу: он все еще боится других собак. Свои нужды справляет в лотке, как кот. Он, собственно, уже и не принадлежит к собачьей породе. Я стараюсь его переубедить, но в глубине души прекрасно его понимаю.
