Вашингтон и его офицеры собрались в Длинном зале на втором этаже таверны. За кружками пива и вина они вспоминали свои победы и поражения. Лексингтон. Конкорд. Бридз-Хилл. Трентон и Монмут. Вэлли-Фордж. Йорктаун.
Вместе они одержали победу над самой могущественной на свете нацией. Из тринадцати совершенно разных колоний они выковали страну, объединенную и вдохновленную верой в права человека и роль правительства. Никогда больше им не придется браться за оружие во имя столь благородной цели. Взгляд истории был обращен на них, и они покрыли себя славой.
Прощание было сентиментальным.
Через двести двадцать с лишним лет эту комнату целиком воссоздали на втором этаже одного из загородных домов в штате Вирджиния. От старого деревянного пола до бледно-желтой окраски стен. От камина, который топят дровами, до простых крепких стульев — все было совсем как в тот судьбоносный вечер. Говорят, даже стол был точной копией того, за которым сидел Вашингтон, когда одному за другим жал руки своим товарищам по оружию и со слезами на глазах прощался с ними.
— Есть изменения? — спросил мистер Вашингтон. — Она готова вступить в наши ряды?
— Нет, сенатор Маккой отказывается пересмотреть свою точку зрения, — ответил мистер Джей. — Эта женщина упряма как ослица.
— Но речь не идет о выборе, — покраснев, произнес мистер Гамильтон. — Это обязанность. Священный долг, посланный Богом.
— Вот вы и скажите ей об этом, — предложил мистер Пендлтон. — Она всю жизнь таких, как мы, посылает подальше. Но избиратели, похоже, как раз за это ее и любят.
Шестеро человек сидели вокруг стола. По традиции каждый из членов Комитета принимал имя одного из шестерых отцов-основателей, портреты которых, написанные маслом, висели на стене и уныло глядели сверху вниз на своих далеких потомков. Джордж Вашингтон. Александр Гамильтон. Джон Джей, первый председатель Верховного суда. Роберт Моррис, финансист, оплативший большую часть ружей и картечи Континентальной армии средствами из своих собственных, расшитых шелком карманов. Руфус Кинг, сенатор от штата Нью-Йорк. И Натаниэль Пендлтон, выдающийся юрист и ближайший друг Александра Гамильтона.
— А она, вообще-то, знает, кто это «такие, как мы»? — спросил мистер Кинг. — Вы достаточно доходчиво объяснили ей?
— Насколько мог, пока она не с нами, — ответил мистер Джей. — И только то, что можно рассказать, не ставя под угрозу наше положение.
— Такой же подход вы применили и ко мне, — сказал мистер Вашингтон, высокий видный мужчина с горящим взглядом инквизитора и густой седой шевелюрой, служившей предметом зависти других шестидесятилетних. — Большинство людей сочли бы это за честь. Проблема в другом. Она сделала себе имя благодаря своему отступничеству и именно поэтому победила на выборах. Присоединиться к нам для нее означает пойти против всего, за что она боролась.
— А если она не присоединится? — поинтересовался мистер Пендлтон.
— Присоединится, — обнадеживающе произнес мистер Кинг. — Иначе быть не может.
Мистер Пендлтон хмыкнул, не одобряя идеализма своего более молодого товарища.
— Ну а если все-таки нет? — повторил он.
Ему никто не ответил, и он перевел взгляд в угол комнаты, на застекленный шкафчик, где хранились реликвии, принадлежавшие их предшественникам. Прядь золотистых волос Гамильтона. Щепка от гроба Вашингтона (ее добыл один из предыдущих членов Комитета, когда этого отца-основателя перезахоранивали в родовом поместье Маунт-Вернон). Библия, принадлежавшая Аврааму Линкольну. Как и он, они тоже были реалистами и предпочитали исходить из возможного.
— Это симптоматично, — заметил мистер Джей. — Люди не привыкли, чтобы правительство подливало масло в огонь. Им нравится, когда в Америке все спокойно. Они за то, чтобы тушить пожары, а не раздувать их. И сенатор Маккой полагает, что причиной многих проблем являемся именно мы.
Мистер Вашингтон кивнул:
— Два океана уже не отделяют нас от остального мира, как раньше. Если мы хотим защитить свои интересы, надо действовать самим, а не только предпринимать ответные шаги. Бог поместил нас на карту мира не для того, чтобы мы кланялись и пресмыкались перед любым второсортным диктатором.
— Это не проблема, — ответил мистер Пендлтон. — У нас имеются реальные возможности. И сейчас мы можем обустраивать мир так, как нам кажется правильным. Мы должны продемонстрировать всем свое предназначение. И пора уже сделать то, что в наших силах.
— «Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы»[2]— процитировал мистер Кинг.
Журналист и историк, он написал биографию Джона Уинтропа, за которую получил Пулицеровскую премию. В свои сорок лет он был самым молодым в этой группе, или Комитете, как они себя называли. Только один человек за всю их историю был еще моложе: Александр Гамильтон, основавший этот клуб в 1793 году в возрасте тридцати восьми лет.
— Как много она знает? — спросил мистер Пендлтон. — Имена? Подробности? Получилось ли обсудить с ней какие-нибудь наши начинания?
Настроение в комнате изменилось так же резко, как меняется ветер. От согласия оно качнулось к конфронтации.
— Ничего особенного, — ответил, поправляя очки в роговой оправе, мистер Джей, невысокий пухлый толстяк с жиденькими седыми волосами, обрамлявшими страдальчески кислое лицо. — Но ей известно о нашем существовании, и, по-моему, она знает, что я — один из членов Комитета. Разумеется, я заверил ее, что мы считаем себя организацией, находящейся исключительно в распоряжении президента. Чтобы помогать, когда требуются чрезвычайные меры. Те самые, о которых простым людям лучше не говорить.
— Неужели ей не было любопытно? — спросил мистер Кинг. — И она не захотела выяснить, кто именно входит в Комитет? Чем нам уже приходилось заниматься?
— Не ошибусь, если скажу, что миссис Маккой проявила любопытство. Я рассказал ей о некоторых делах, к которым мы имели непосредственное отношение. В частности, о Договоре Джея.
— Вот так все и рассказали?
Предполагаемые последствия, кажется, потрясли мистера Кинга.
— Если я о чем-то и умолчал, то дал ей возможность догадаться. Она умная женщина.
Мистер Кинг вздохнул. За всю их историю только один президент отказался вступить в Комитет. Джон Адамс. Но, правда, он и президентом был только по названию. Уединился в Брейнтри, а тем временем Александр Гамильтон через своих хороших друзей в правительстве нажимал на все нужные рычаги. Ладони мистера Кинга покрылись липким потом. Ситуация в целом заставляла его чувствовать себя более чем неуютно. Он журналист. Одно дело — сообщать о важных событиях. И совсем другое — их творить.
На столе перед ним лежал потертый, переплетенный в кожу фолиант, куда записывались протоколы всех заседаний. Кинг появился в клубе самым последним и унаследовал работу секретаря — на его долю выпало прилежно продолжить эти записи. Он изучил все протоколы — и в этом томе, и в пяти предыдущих — с почти лихорадочным интересом.
