злилась.
— Бабах! — стукнулось что-то в соседней опочивальне.
Испуганно подхватившись с кровати, я замерла посреди комнаты. А вдруг это разбойники какие в дом залезли? Куда бечь⁈ Кого звать? Но потом, собравшись с мыслью, выдохнула. Лесовик сказал, что город у них не разбойный, да и за завесу абы кто не прошёл бы. А значит, грюкает за стеной кто-то свой. Дык царь и грюкает, его ж опочивальня.
— Явился-таки! — взъярилась я и, позабыв, что была в одной сорочке, ринулась на расправу. Ввалилась в соседние покои, потрясая кулаком, да так и застыла. У царского сундука, опираясь об него рукой, стоял леший. В грязи весь, с головы и одежды водоросли какие-то или тина свисает, кафтан мокрый насквозь. Аж на пол лужа натекла. — А-а… — прохрипела я. Голос от страха осип, поэтому закричать не получилось. А леший этот, как меня увидел, прямо весь аж интересом загорелся.
Шаг ко мне сделал, другой и заговорил знакомым мужским голосом:
— Ты бы не искушала меня раньше времени, — посоветовало мокрое чудовище. — Чего пришла ко мне ночью в одной сорочке? — спросило оно, покачнулось, да и рухнуло на пол.
Подкравшись к нему на цыпочках, наклонилась присматриваясь. Голос был знакомый, может, там и лицо тоже? За грязью-то пойди разбери. Пригляделась — и вправду — царь! Как есть царь. Правда, лесной. И теперь уже точно похож, потому что грязно-зелёный, весь в тине и не пойми в чём. И красное какое-то на кафтане пятно. Дотронулась до него пальцами, понюхала, а пахнет-то железом. Уж не кровь ли?
Как давай мокрый кафтан на нём расстёгивать, да рубашку поднимать, а на груди у царя рана почти с ладонь. Вот хоть тут бы мне закричать, но голос так и не слушался. Лесовик поморщился и, придя в себя, открыл глаза.
— Вот же Хмарь болотная! — выругался он. — Ядовитая нечисть, — процедил сквозь зубы, приподнимаясь с пола. — А ты чего такая бледная? — посмотрел на меня недоумённо. — Плохо, что ли, стало?
— Да кому не станет-то, когда к ним такое чудище посреди ночи ворвётся? — отмерла я, наконец. — Да ещё и раненое!
— Дожили, — возмутился Лесовик. — Оказывается, к себе в хоромы я уже врываюсь. И не жалко тебе ругать меня, когда я вон, — кивнул на свою располосованную грудь, — при смерти?
— Жалко, — согласилась я. — Да только нечего было ночью не пойми где шляться! Пришёл бы домой раньше, не угораздило бы, — подала ему руку. — Кто тебя так исполосовал-то?
— Да говорю же, Хмарь болотная. Мстительная зараза.
— А-а, — протянула я понимающе. — Я-то думала, это ругательство. И за что она тебя?
— Да так, — Лесовик подозрительно отвёл взгляд. — Новость одну узнала и разочаровалась немного, — дальше пояснять он уже не стал, и я сообразила, что разлад у них с этой хмарью какой-то случился. Личный. И снова завелась. У него вон целый город невест, а он ещё к какой-то хмари шляется и разлаживает с ней направо и налево! Никакого доверия этим мужикам нет. И неважно, кто это — царь или плотник, — всё одно. Шляются невесть где и ссорятся невесть с кем.
— Пойду позову кого-нибудь, — буркнула я, обидевшись на собственные мысли. — Пусть хоть вымоют тебя, что ли. А то и на царя даже непохож.
Он ухватил меня за руку.
— Не надо звать, — попросил как-то уж больно жалостливо. — Если увидит кто, завтра весь город узнает. А нам это ни к чему.
— А что такого?
— Царя же ранили, дурёха. Страху только нагнетёшь. А у нас свадьба на носу.
— Так это не у нас. Нам какое до этой свадьбы дело? Сам же сказал, царя ранили. Ему помочь надо! А не скрывать это ото всех.
— Так и помоги, — предложил он. — Ты ведь никому не расскажешь?
— Никому, — покачала я головой.
— И позаботиться обо мне тоже можешь, правда?
— Ой, что-то не нравится мне, к чему ты ведёшь.
Чувствовался в его словах какой-то подвох. Только я слишком сонная была и никак не могла сообразить. А так бы уже давно вывела его на чистую воду.
— Да ни к чему я не веду, — отмахнулся Лесовик. — Помоги только до мыльни дойти и рану промыть. Дальше я уж сам как-нибудь справлюсь.
Вздохнув, я ухватила его под локоть и помогла встать.
— И всё равно не пойму, почему нам хоть ту же Есению не позвать? Неужто она разболтала бы? А по ней и не скажешь.
— Нет, Есения не разболтает. Но только живёт она на другой стороне города. Или ты хочешь меня тут бросить в крови и грязи и ночью за ней отправиться?
— Вот ещё, — ответила я.
Мы медленно ковыляли по направлению к мыльне. В доме было темно и тихо, все слуги спали. Лесовик шёл почти что сам, только иногда покачивался. И чтобы снова никуда не завалиться, придерживался за меня.
А я, пока вела его, всё пыталась представить, как могла выглядеть та болотная хмарь, что его так отделала. Ведь он же не просто богатырь, он целый лесной царь. Появляется из ниоткуда и передвигается быстрее ветра. А от этой хмари сбежать не сумел. У-ух, не хотела бы я с ней в тёмном лесу да и повстречаться.
Довела Лесовика до мыльни, усадила на табурет и принялась печь разжигать, чтобы воды нагреть. А он, меня не дожидаясь, скинул на пол грязный кафтан, за ним полетела рубаха. Я, когда оглянулась, так и ахнула. Сидит, значит, как ни в чём не бывало передо мной в одних портках. А я сама-то не хуже, стою в одной сорочке с поленом в руке. Эта рука-то уже и дёрнулась, чтобы запустить снаряд прямо в царя. Насилу себя остановила.
— Смотришь так, будто мужчин без рубахи ни разу не видела, — усмехнулся Лесовик.
— Видела или не видела — не это важно.
— А что тогда? — его взгляд стал заинтересованным, а я в этой своей сорочке вдруг почувствовала себя совсем голой. Захотелось прикрыться или вон, опять же, поленом зарядить.
— А то, что ты без рубахи со мной наедине в мыльне сидишь. Если бы Есения узнала, она б за такое тебя отчитала. Она даже мне сказала, что негоже с царём наедине оставаться.
— Чего же тут негожего? — возмутился Лесовик. — Смотрю на тебя — и, по-моему, всё тут гоже.
Мои щёки вспыхнули, и полено снова дрогнуло в руке. То ли выпасть пыталось, то ли полететь по известной траектории.
— Не пойму, и с чего я тебя пожалела? Надо было оставить мокрого в опочивальне, да и дело с концом, — бубнила, готовя воду.
