роскошными мраморными, а тем, кто лежал под ними, не было никакого дела до этих различий. Им одинаково хотелось покоя… Или это тоже придумка живых, а усопшим было нужно совершенно иное? А скорее, не нужно совсем ничего…
Весной и летом здесь царила радостная атмосфера: по могильным плитам прыгали солнечные зайчики, невесомые настолько, чтобы никого не тревожить; в листве высоких берез, продолжающих тянуться к небу, захлебывались птицы; сосредоточенные шмели одобрительно гудели, отыскав исходящие ароматом цветы среди искусственных букетов.
А этот был составлен из живых цветов, если можно считать таковыми срезанные… Не замечая чужого вторжения, Варя продолжала улыбаться ему с черного глянца памятника, а за ее головой вилась кинолента, устремляющаяся в небеса. Так кладбищенский художник по просьбе Вариной мамы, Марины Аркадьевны, изобразил ее путь. Наверное, несчастная находилась в смятенном состоянии и не смогла доходчиво объяснить, чем ее дочь занималась в кино. Художник подумал, что красивая девушка была актрисой.
А Варе, как и его сестре, никогда не хотелось сниматься самой, да и способностей к перевоплощению не оказалось. Но работать в кино тянуло, поэтому она окончила продюсерский факультет.
– Может, твоя мама побывала тут? – отрывисто спросил Роман, глядя в окаменевшие любимые глаза. – Хотя вряд ли…
Марина Аркадьевна всегда приносила цветы из своего сада, не покупные, как она выражалась. Лизе это казалось очень правильным, будто астры, выросшие у родного дома, могут согреть Варю его теплом. Сам он покупал цветы у храма, стараясь радовать разных старушек. А этот стильный букетик явно был приобретен в магазине, его составил флорист, а не бабушка с соседней улицы…
– Не выбрасывать же. – Роман огляделся и сам уловил, что от него разит беспомощностью.
Он попытался развеселить себя: «Наверное, так чувствует себя преступник, догадавшийся, что за ним установлена слежка!»
– Мы с тобой не сняли шпионскую сагу. – Он коснулся Вариного лица кончиками пальцев.
Вместе они успели сделать только один фильм, как всегда, по сценарию его старшей сестры. А потом…
– Почему ты несешь меня на руках? Что происходит?
– Ты отключилась… Наверное, напекло. Жара сегодня просто адская!
– Не помню. Я упала?
– Ну что ты? Я успел тебя подхватить. Разве я позволю тебе упасть?
– Хорошо, что ты был рядом. А если б я осталась одна?
– Ты никогда не останешься одна.
Он сдержал слово. До последнего мига они сражались за Варину жизнь плечом к плечу, но болезнь звучала сильнее их обоих. Слово «неоперабельная» звучало еще страшнее, чем «опухоль», оно точно пригвоздило обоих к распятиям – старые больничные рамы отбрасывали крестообразные тени.
– Ты стал таким бледным, больше совсем не похож на цыгана. – Сестра смотрела на него глазами полными слез.
Сморщившись, Роман машинально взмахнул рукой: не надо! Не обо мне.
– Неужели ничего нельзя…
Он знал, что Лиза искренна в желании помочь им, и Варю она полюбила, как сестру, которой у нее никогда не было, но ему не хотелось даже с ней обсуждать то, чему не могли помочь разговоры. Ничто уже не поможет… Если б был хоть мизерный шанс, Лиза, не задумываясь, дала бы согласие на продажу дома, чтобы расплатиться за операцию. Но его сестра хоть и поверхностно, но все же была причастна к медицине и лучше него знала, что помочь Варе невозможно. Только окружить ее любовью, словно теплым коконом, в котором легче будет уснуть навсегда…
Так и случилось. Роман кожей уловил момент, когда Варя перестала дышать, гладил ее измученное лицо. Рука онемела в ту секунду…
С тех пор уже второй год местом отдохновения для него оставалась охваченная оградкой могила на маленьком сельском кладбище. Повернув голову, Роман поглядел на темные маковки храма, увенчанные крестами, в которых застыли лучи солнца, не показывавшегося вторую неделю. Пасмурное небо всегда усиливало его тоску, хотя Варя любила дождливую погоду, ей нравилось в одиночестве гулять под зонтом и бормотать стихи. Чужие, сама она не писала… Может, Роман еще и поэтому терпеть не мог дождь, всегда отбиравший ту, которая была его жизнью…
У него внезапно опять онемели пальцы, и холод метнулся к сердцу: «А что, если…»
Задохнувшись от этой мысли, Роман вскочил с неудобной лавочки, которую соорудил сосед Марины Аркадьевны. Заглянул Варе в глаза: «Ты могла?!» Ему захотелось растоптать анонимный букет, зародивший сомнения столь чудовищные, что под их гнетом стало трудно дышать. Сквозь шум в ушах пробился голос сестры: «Дыши носом. Поглубже, поглубже… Закрой глаза».
– Нет уж! – вырвалось у него. – Я и так слишком долго закрывал на все глаза…
С жадностью, в недрах которой таилось нечто мрачное, испугавшее бы его самого, если б Роман только заметил, он всмотрелся в счастливое лицо, нанесенное на мрамор. Этой девушке он верил беспредельно… А может, зря? Не замечая того, Воскресенский произнес вслух, хотя обычно разговаривал с Варей мысленно:
– А если этот букет принес другой мужчина? Вдруг он был в твоей жизни, а я ничего не подозревал?!
От этой мысли сдавило в груди. Ощущения были незнакомыми, сердце не прихватывало даже во время похорон… И до этого, в больнице, когда, отведя взгляд, онколог сообщил ему… Молодое сердце Романа выдержало боль, которой он не пожелал бы никому, а вот ревность оказалась сильнее. В этом таилась заведомая неправильность, даже с оттенком низости, и на мгновение ему стало стыдно за себя, но уже следующее ошпарило: «Почему этот чертов букет так похож на свадебный? Ты собиралась за него замуж? А я, дурак, тешил себя иллюзиями… Думал, мы с тобой вместе навсегда».
– Не может быть. – Воскресенский зажмурился, чтобы перетерпеть ожог. – Кто он? Почему я ничего не замечал?
Растерянно оглядевшись, Роман попытался утихомирить мысли, бешено скакавшие в голове, как необъезженные жеребцы, и больно бившие копытами. Надо было сосредоточиться, обдумать все… Вполне возможно, его воображение сыграло с ним злую шутку, и он стремительно выстроил кишащий пауками и крысами замок на пустом месте. Мифический соперник оброс плотью и кровью, а ведь не факт, что он существовал на самом деле.
Ему захотелось двинуть себе в челюсть: как вообще можно было заподозрить Варю в подобном?!
Но проклятый букет невинно белел на плите с Вариным именем… Именно так выглядит обман? О нет, он многолик и к каждому человеку подбирается в том обличье, какое проще всего заставит его обмануться. Детская наивность во взоре или, напротив, материнская мягкость черт – сколько миллионов попались на эти уловки? Мнимая сила… Видимая слабость…
Спектр лживых посулов велик, он дробится пазлами, из которых можно составить цельную картину, но вот насколько она будет
