крепко сжав меч, отдал приказ командиру оверньских всадников брату де Мюрату:
— Потесни их с фланга — только не увлекайся! А я попробую остановить этого…
Разыгрался поединок в лучших традициях рыцарского Средневековья: виконт, бывший уже в годах, даже сейчас считаемых преклонными, молодым орлом налетел на христопродавца. Какое-то время оба яростно рубились. Наконец, тяжелая сабля Деметриоса отлетела в сторону. Впрочем, он сам успел пригнуться и избежать рокового для себя палаческого удара французского дворянина.
Грек ловко извлек шестопер и ударил виконта. Крепкие латы и поворот коня спасли брату магистра жизнь, и он ткнул острием меча снизу в незащищенное горло вражеского коня. Тот упал с истошным ржанием; Софианос кубарем вылетел из седла. Тяжелые доспехи не позволили ему подняться, и он был затоптан насмерть ринувшейся в новую атаку броненосной французской кавалерией. Победа! Но тут было не до сантиментов, восхвалений и прочего: требовалось помочь завязшим во вновь дрогнувшем неприятельском строе оверньским рыцарям.
Атака де Мюрата, конечно, помогла общему ходу схватки тяжелой конницы виконта де Монтэя с сипахами, однако молодой рыцарь, подававший в ордене большие надежды, пренебрег пророческим советом магистерского брата "не увлекаться" и, как позднее отметил христианский автор, проявил в преследовании турок более пыла, нежели благоразумия. В итоге, когда сипахи резко повернули для контратаки, Мюрат попал в их окружение, а его ближайшие спутники, связанные схваткой с мощным и грозным врагом, не смогли прийти к нему на подмогу.
Молодой француз яростно рубился, но османы достали его своими копьями. Получив несколько ран, де Мюрат выпустил свой меч, ставший слишком тяжелым для раненого, и был зарублен врагом. Когда он рухнул со своего верного коня, один сипах с торжествующим визгом спешился и несколькими ударами отсек его голову. Другой протянул копье, и голова рыцаря была насажена на острие и поднята над рядами тяжелых османских конников рядом с двухвостым бунчуком. Черная кровь де Мюрата стекала по древку копья на руку сипаха в кольчужной перчатке…
Последний натиск османских всадников был остановлен, и над телом де Мюрата завязалась схватка, обрисованная средневековыми хронистами и более поздними историками в стиле и выражениях, достойных описания схватки греков с троянцами над телом Патрокла.
Разъяренный Лео, в котором близкий вид врага всколыхнул все притухшие было чувства к своим угнетателям, рубил сипахов боевым топором, и не остался не отмеченным старшим д’Обюссоном. В итоге тело де Мюрата осталось за христианами, в то время как его голова на копье с гиканьем и улюлюканьем была доставлена Мизаку-паше — сказали, что большой начальник, однако!
Но визиря это особо не порадовало. Неизвестно, любил ли он кого-либо, кроме себя, а может, и сам себя он тоже ненавидел (чужая душа — потемки), однако смерть Деметриоса в первый же день осады потрясла его.
Что ни говори, но Софианос был его первым и лучшим советником. Его изворотливейший ум часто оказывал Ми-заку большие и ценные услуги, и паша возлагал на него большие надежды в этой осаде… И что теперь? Его друг и советник лежит, растоптанный христианскими конями, и бесценные лукавые мозги разнесены по трепетным кусочкам и смешаны с кровью и грязью… Кто остается? Упрямый немец Фрапан? Да, он знающ и опытен, но чересчур уж прямолинеен. Его слишком правильно устроенные мозги неспособны к неожиданным изворотам, как у покойного Софианоса. Нет у него вдохновения… Остальные? Хитрый тщедушный старичок Сулейман, постоянно пребывающий себе на уме, наверняка султаново недреманное око за ним, Мизаком-пашой. Кто еще? Анатолийский берлейбей[7], "господин над анатолийскими господами" — здоровенный, как тюлень, упрямый служака, никудышный подчиненный, поскольку иногда считает, что имеет право на собственное мнение, которое обычно бывает глупым, и вообще, втихаря считает, что не Мизак-паша, а именно он должен был бы руководить осадой Родоса.
Нет, хороший подчиненный должен быть безынициативным, чтоб любую твою собственную глупость исполнил, не сомневаясь и без рассуждений… Как находящийся тут же Мерла-бей, отменный рубака, молодой султанов зять. Его молодость пока еще заставляет его больше молчать, чем высказываться, пользуясь своим высоким положением. Правда, если такой попадет в неожиданное положение — растеряется… Тоже нехорошо. Кто там еще есть? Флотоводец Алексис из Тарса — тот хитер, но больше по морским делам… Да они всем скопом не смогут заменить Софианоса!
Более никаких действий в тот день расстроенный визирь Мизак-паша предпринимать не желал. Турки занимались расстановкой больших орудий, наконец-то снятых с кораблей, и более чем наполовину разоруженный флот на следующий день должен был вернуться в Фискос — за второй половиной армии. Христиане словно позабыли свою безуспешную утреннюю попытку отразить нашествие, и под колокольный звон встречали вернувшихся в крепость с удачной вылазки тяжелых конников. Магистр Пьер чуть ли не со слезами на глазах встретил брата, прилюдно обнял и облобызал его на главной площади Хоры[8], вызвав ревность пары сопровождавших его любимцев-псов:
— С почином, любезный брат!
Кто-то, кстати говоря, опознал в бесстрашном погибшем предводителе сипахов грека-ренегата, некогда прибывавшего на Родос в качестве посла и переговорщика, о чем незамедлительно уведомил великого магистра.
— Смерть в поединке — слишком доблестная для ренегата и предателя, — устало промолвил младший д’Обюссон. — Дорого нам досталась его шкура, ценою гибели оверньского молодца, на которого орден возлагал большие надежды… Поместите де Мюрата в наш храм Святого Иоанна, он должен быть погребен со всеми подобающими почестями.
А пока что состоялся грандиозный крестный ход внутри главной родосской крепости, в котором приняли участие и греки, и латиняне. Над головами молившихся плыли кресты, хоругви. Несли иконы — в основном древние, "намоленные", в серебряных золоченых окладах. Католические монахи в глухих островерхих капюшонах лишь с прорезями для глаз несли на своих плечах установленные на своеобразных помостах чтимые статуи Богоматери и святых.
В крестном ходе участвовало много наших знакомых, начиная от орденской верхушки и заканчивая толстым сэром Грином с перевязанным ухом. Вот идут, крепко взявшись за руки, рыцарь Лео Торнвилль и красавица Элен де ла Тур, воспитанница великого магистра. На них добродушно-лукаво поглядывает старый грек, некогда писавший для Торнвилля портрет "гордой дамы" де ла Тур. Истерически голосит псалом недоеденный клопами монах Фрадэн…
Одни из главных героев процессии — главы родосских церквей: католический архиепископ Джулиано Убальдини и митрополит-униат Митрофан. Делая остановки у ворот и башен, они увещевают защитников быть мужественными и храбрыми, и в надежде на помощь Божию отстаивать веру христианскую от поползновений мусульман. При этом характерно, как оба себя ведут: итальянец пламенен, часто восходит на стену и окропляет укрепления святой водой, несмотря на то что уже
