— А что ж, бумагам этим такая цена?
— Да ты слушай, слушай дальше!.. Я-то обычно, когда эти документы клал назад, в них и не заглядывал вовсе, а тут однажды взял да и заглянул. Смотрю – а бумаги уже не те, подделка! Ловкая, конечно, — так сразу не отличишь; только все там шиворот-навыворот!.. — Он обеими руками схватил полный бокал и выпил из него, как пьют из бадьи, в глазах застрял неподдельный ужас.
— Так что там, в бумагах? — спросил фон Штраубе, крайне заинтригованный. — Сам говоришь, никаких секретов, одна только старина.
— То-то и оно, что – старина! — гулко, как из могилы, отозвался Бурмасов. — Это, брат, самое страшное, что – старина! Я тебе такое скажу – мурашки по коже… Ежели ты не из трусов… Все еще знать желаешь?
— Да хватит меня стращать! — не выдержал фон Штраубе. — Взялся – так уж говори до конца!
— Ну, слушай до конца, коли такой храбрый… Вся история наша получается другая, переиначенная!.. Я почему заметил: род наш, Бурмасовский, древний, из бояр, при всех царях служили. Прежде, чем отдать ему подлинные документы, я любопытства ради кое-что там про своих предков почитал. А тут гляжу – все по-другому! Были Бурмасовы на одних должностях – стали на других, были им одни имения и чины пожалованы – стали другие. А настоящих Бурмасовых – вроде как и не было никогда! Вымарал, аспид, из истории!
— Чем же ему Бурмасовы не угодили? — усомнился фон Штраубе, хотя вся эта чехарда с бумагами все больше интересовала его, он даже чувствовал тут какое-то дальнее соприкосновение со своим делом.
— Да пойми, — воскликнул тот, — пойми, не в Бурмасовых суть! Он все другим сделал, всю историю нашу! Вроде как заново снял все синема, змей! А того, прежнего – вроде как и не было!.. Он потому и с акциями этими угадал, что сам все это синема делает!.. И Суэцкий канал – другой! Да что там канал! Сама тысячелетняя Русь-матушка – другая теперь! Другая империя!.. А может, она теперь и вовсе – того… А то и весь мир! Может, у него таких, как я, иуд армия целая по всему миру! А уж какую пропасть он, подлец, всем нам предуготовил – теперь иди гадай!.. — Бурмасов сбоднул лбом бокал со стола, — тот разлетелся хрустальными осколками, — уронил голову на руки и зарыдал пьяно. За всхлипами слышалось только: "Иуда я, иуда, ах, иуда!"
Фон Штраубе не знал, верить ему или нет. Было во всем этом что-то белогорячечное. Но он с каждым мигом все больше верил. И ощущал дыхание этой тайны все ближе и все большую ее похожесть на его Тайну. К тому же Бурмасов вдруг оторвал голову от стола, посмотрел на него почти что осмысленным взором и внезапно проявил способность к трезвомыслию.
— Видать, не я один знаю, — сказал он. — Похоже, слежка за мной. Нынче, когда ты в дверь звонил, я в окно выглянул, а там, позади тебя, двое в котелках. Точно говорю: шпики! Уж я-то ихнюю породу… Следят… Может, в шпионаже подозревают… Да будь я просто шпионом – был бы счастлив! Пожалуйте! Хоть в Сибирь, хоть на расстреляние! Готов! Но что следят – это точно…
— Да, только не за тобой, а за мной, — с внезапным безразличием к этой теме бросил фон Штраубе.
Бурмасов снова вытаращил глаза:
— С какой еще стати? Ты ври, да не…
— Сроду не врал, — сердито сказал фон Штраубе.
— Это верно, — согласился Бурмасов. — Ваш брат, немец… да ладно, ладно, не ярись… насчет приврать ваш брат почестней нашего… Но тогда изволь, объяснись – за что?
Фон Штраубе, несмотря на природную замкнутость, давно уже ощущал потребность перед кем-то выговориться. Сейчас предоставлялся тот самый случай: Бурмасов едва ли пойдет доносить, да, проспавшись, и не вспомнит, что накануне было сказано. Потому с легкостью, какая не пристала подобной теме, ответил:
— Вот как раз именно за шпионаж…
Глава 4 Бурмасов (окончание)—?!..
— Представь себе. Передал бумаги с планами Адмиралтейства.
— Ну?! — выдохнул Бурмасов. — Вот удивил так удивил!.. Да ты, брат, не бойся, я к тебе даже с завистью, твой случай все ж полегче моего… И что, неужто за деньги?.. Навряд ли. Крез из тебя никакой – даже шинелюшка вон, гляжу, с дырой, кушать просит, и мелочь в кармане звенит – на портмонет не накопил… Коль за деньги – так, ей-Богу, взял бы лучше у меня, если так нужны.
— Нет, деньги тут ни при чем, — отмахнулся фон Штраубе. — Я – вот за это. — Он показал картонную карточку.
Бурмасов изумился:
— Футы-нуты! И из-за этой чепухенции!.. Эка невидаль – во дворец!..
— Да постой ты, — перебил его фон Штраубе. — Ты хоть знаешь, в чем дело?
— Что там может быть? Скучища какая-нибудь. Тезоименитство, что ли?
— Дурак ты! Про тайну императорского дома слыхал? Газеты хоть иногда читаешь?
— Газеты?.. Да, собственно, я… не по этой части… А что там, в газетах-то?
— Оно и смотрю – ты больше по части шампанского, — в сердцах сказал фон Штраубе. — Уже вторую неделю все газеты трубят.
— Так просвети, окажи милость, коли такой читатель.
— Натуральный бирюк! Просвещу, куда ж деться… В последний день осьмнадцатого столетия царствующий тогда император Павел собственноручно написал послание, адресованное российскому императору, который будет править на черте столетий девятнадцатого и двадцатого. Какой у нас нынче год на дворе?
— Ну… через три дня, кажись, уж тысяча девятьсот первый наступит.
— "Кажись"! Слава Богу, хоть год помнишь, в котором живешь… Стало быть, послезавтра – эта самая черта, рубеж веков!.. Конверт с печатями Мальтийского ордена сто лет хранился в специально созданной для такого случая секретной канцелярии, никто из царствующих особ не решился преступить, ибо оговорено было, что в нем – величайшая тайна империи, а может, и всего мира, беда тому, кто прежде срока посягнет. Да и бесчестие тоже – нарушить волю убиенного императора. И вот не далее как послезавтра император Николай во дворце, в присутствии специально приглашенных для такого случая особ вскроет Павловский конверт. Ты что, вправду ничего не слыхал?
— Будет тебе… Ну и что там в конверте?
— Говорю ж – тайна. Никто не знает пока.
Бурмасов смотрел недоуменно:
— Предположим… Так ты-то чего? Ежели, сам сказал, послезавтра раскроется, все газеты немедля раззвонят. Зачем же ради этого?..
— Не раззвонят, — уверенно сказал фон Штраубе. — Даже если узнают – не раззвонят, никто не допустит. Нагородят семь верст до небёс, но правды – ни за что… Ежели там, конечно, то, что я думаю.
— Да что ты, в самом деле! — взорвался Бурмасов. — Чего ты жидишься? Я вон тебе – как на духу. Ведь вижу – что-то знаешь; давай-ка выкладывай!
Чуть помедлив, фон Штраубе начал рассказывать самую первую часть Тайны, в сущности, не такую уж захватывающую, известную по семейным преданиям давным-давно. По мере того как он говорил, в глазах Бурмасова таял интерес.
