диалектика абстрагирования и повторного воплощения, которую оно породило, сделали Великобританию современной. Вместо этого в «Далеких незнакомцах» на примере конкретных случаев рассматривается, как реструктурировались и переосмысливались сферы общественной жизни, экономики и государства. Это помогает обозначить их новое концептуальное понимание не просто как отдельных областей, а как систем со своими ритмами и формами организации, которые требовали стандартизированных правил и практик. Действительно, восприятие областей и систем настолько упростилось, что они оказались наделены собственной объяснительной логикой – так что сама история стала рассматриваться как движимая экономическими, социальными и политическими законами. Далее в каждой главе рассматривается перестройка экономической, политической и социальной жизни, а также переосмысление тех последствий современности, которые мы часто принимали за ее причины.
Если именно так Великобритания стала современной, то когда и где это произошло? Ключевым моментом книги является предположение о том, что Великобритания стала современной в XVIII веке не в результате Славной революции 1688 года, промышленной революции или Просвещения. Как мы уже видели, существовали предшественники ранней модерности, которые противостояли обществу чужаков и абстрагированию социальных, экономических и политических отношений, но они работали в разных масштабах и редко были устойчивыми. Моя аргументация не предполагает и не нуждается в карикатурном представлении ранней модерности как общества, укорененного только в локальных и личных отношениях, где все друг друга знают. Действительно, часто я возвращаю читателя в конец XVII или начало XVIII века, чтобы проследить процессы изменений, которые сделали Великобританию современной. Тем не менее я настаиваю на том, что, как покажет неустанный поток данных, XIX век (а точнее, десятилетия между 1830 и 1880 годами) стал решающим моментом великой трансформации Великобритании как в качественном, так и в количественном отношении[8]. Есть и те, кто, подобно Вирджинии Вулф[9], достаточно самоуверенны, чтобы определить конкретный момент, когда мир расколется и начнется заново. Историки склонны делать это, используя революции – отсюда и повсеместное использование 1789 года – для обозначения разрыва между ранней и поздней современностью, но большинство признают, что даже эти драматические события являются частью более длительных процессов изменений. Конечно, Великобритания не стала современной за одно десятилетие, не говоря уже о годе или месяце. Масштабы и характер великих преобразований были ощутимы уже в 1830-х годах, но только в 1880-е годы, а затем и в XX веке новые формы социальной, политической и экономической организации стали естественными.
Важное, но не определяющее место Британской империи в этой трансформации, я надеюсь, станет очевидным на последующих страницах этой книги. Разумеется, я не утверждаю, что людям необходима империя, чтобы стать современными. Имперская экспансия Великобритании не сыграла никакой роли в резком и непрерывном увеличении численности ее населения. Тем не менее поток эмигрантов из Великобритании по всей империи значительно увеличил мобильность населения. Увеличение численности людей и крупные размеры колонизированных территорий порождали новые проблемы управления и торговли с далекими незнакомцами. Империя не сделала Великобританию современной, хотя проблемы управления чужаками превратили ее в лабораторию для абстрагирования и внедрения новых форм власти. Хотя иногда они и ввозились в Великобританию из колоний, это не была улица с односторонним движением, движение шло в обе стороны.
В конечном счете меня интересует не столько то, была ли Великобритания первым современным обществом, сколько то, можно ли перенести это понимание современности и применить его в других странах без тех же трудностей, которые испытывали теории модернизации, основывавшие свои изложения на Просвещении, индустриализации или революции. Мой более обобщенный вывод заключается в том, что если модерность и может быть полезной в качестве аналитической категории, то только для того, чтобы охватить единичное состояние – общий исторический процесс, хотя и с альтернативными траекториями и повторениями. Меньше думайте о множестве притоков, ведущих к реке, которая неумолимо течет к морю, и больше – о скоростной автостраде, по которой машины движутся в обоих направлениях. Никогда нельзя быть полностью уверенным, откуда приехала машина или на какой съезд она выедет.
Глава 2
Общество чужаков
В 1759 году в «Теории нравственных чувств» Адама Смита прозвучала мысль о том, что, поскольку формирующееся торговое общество порождало все большее количество сделок между незнакомыми людьми, это должно было повысить нравственность населения. Поскольку в присутствии родных и друзей мы ведем себя плохо чаще, чем в обществе незнакомых людей, Смит утверждал, что старый мир, построенный на интимных локальных и личных отношениях, не может обеспечить такую же дисциплину, сдержанность и моральную чистоту, как взаимодействие с незнакомцами. Признавая, что растущая мобильность и сложность коммерческого общения разрушают эмоциональные связи между людьми и сообществами, он надеялся, что собственный интерес (наше желание быть в глазах незнакомцев такими, какими мы хотели бы видеть себя) станет более эффективным источником морального осуждения. Новое коммерческое общество незнакомцев, которое Смит представил себе в 1759 году, было исключением, а не правилом; оно существовало лишь в ограниченном числе мест и форм торговли, как это было с горечью отмечено в «Богатстве народов» почти 20 лет спустя.
К концу XIX века отцы-основатели социологии – Дюркгейм, Зиммель, Тони и Вебер – считали, что жизнь в обществе чужаков является определяющей чертой современного состояния. Все они по-разному связывали современность с аналогичными процессами социальной дифференциации, которые увеличивали сложность общества. Рост индивидуализма, мобильность и урбанизация, по их мнению, привели к созданию современного общества незнакомцев, характеризующегося анонимностью и аномией. Хотя ни один из интерпретаторов социальных условий современности не был британцем, в этой главе мы увидим, что Смит был прав, когда определил, что новое общество чужаков начало зарождаться в Великобритании в середине XVIII века. Однако вместо того, чтобы указывать на новые типы коммерческих отношений или на процесс индустриализации, я предполагаю, что именно быстрый и устойчивый рост населения, которое становилось все более мобильным (на достаточно протяженные расстояния) и городским по форме, создал общество незнакомцев к середине XIX века. Хотя социологи континентальной Европы не теоретизировали о современном характере этого социального состояния до конца XIX века, их предшественники в Великобритании десятилетиями занимались исследованием множества новых социальных проблем, порожденных им, или пытались каталогизировать чужаков по узнаваемым социальным типам.
Великая трансформация
Священник Томас Мальтус доказал, что одним из главных аргументов в пользу того, что Великобритания стала первым современным обществом, была ее способность поддерживать быстрый рост населения. В своих работах конца XVIII – начала
XIX века Мальтус выявил структурирующий «принцип народонаселения», от которого страдали все общества в истории человечества: рост населения всегда будет опережать предложение продовольствия и сдерживаться нищетой,
