то значение, какое получили местные самоуправляющиеся миры в эпоху восстановления государственного порядка, ищет опоры не в них, а в усилении приказного областного управления.
Форма для этого была создана боевыми обстоятельствами Смутного времени. С начала внутренней Смуты получила широкое развитие должность воеводы. Прежде только в пограничные города назначались воеводы, соединявшие в своих руках военную команду с управлением, финансовым и полицейским, с судом и расправой над целым уездом и по отношению ко всем разрядам населения. Полномочия воевод были чрезвычайными полномочиями для заведования окраинами, на которых была постоянная опасность от врага и от скопления беспокойных выходцев из областей внутренних. В Смуту такие же боевые и общественные условия разлились по всей стране, и воеводы появились в городах московского центра. Во время земского движения они нередко являлись для него готовым руководящим органом. Правительство царя Михаила сохранило новое значение воеводской должности и сделало ее повсеместным учреждением; этим удовлетворялась потребность усилить правительственное воздействие на ход местного управления. По идее воевода, ведая всеми делами своего уезда, должен был быть не самостоятельным наместником, а исполнителем подробных наказов и частых отдельных предписаний, полученных им от столичных приказов; он являлся представителем административной централизации. Но в то же время запутанность дел, неосведомленность высшей власти и общее расстройство порядка заставляли давать воеводам полномочия столь же широкие, сколь и неопределенные, предписывая им принимать меры, «смотря по тамошнему делу», как окажется «пригоже». Воевода не был «кормленщиком», казенные доходы ведал он не на себя, а на государя, не получал от населения уставных кормов; но он не получал и жалованья по должности, а «добровольные» дары в благодарность не осуждались ни правительством, ни нравами, и воевода кормился со всем своим приказным людом «от дел». Понятно, какой широкий простор такая постановка должности открывала для лихоимства, вымогательства, произвола и казнокрадства. Нравственный уровень администрации, отравленной навыками «разрухи», был невысок, а общая ее организация, при отсутствии контроля и ответственности, не ставила сколько-нибудь действительных сдержек. Население скоро стало роптать на воеводскую власть, возненавидело приказных людей, а прежние органы местного самоуправления оказались вполне подавленными этой новой силой и превратились в подчиненных исполнителей ее распоряжений, неся черную административную работу. Дурная трава «тушинских навыков» не была выброшена «из поля вон» ни в центре, ни в областях, а выросла на поле и заглушила добрые ростки управления земского с помощью выборных людей, «добрых, разумных и постоятельных», питая в областях раздражение против администрации нового правительства. Тяжкая нужда и горькие воспоминания Смуты, сознание национальной опасности и влияние Земских соборов сдерживали, до поры до времени, эти настроения, и при всех серьезных своих недостатках правительственная машина работала, устраняя шаг за шагом наиболее резкие последствия пережитой разрухи.
Налаживая с помощью Земских соборов финансы, правительство в то же время заботилось об устройстве военных сил и упорядочении служилого землевладения. Тут многое приходилось начинать заново. Сбитый событиями Смутного времени со своих поместий и вотчин, служилый класс и по личному составу, и по имущественному обеспечению представлял поистине «рассыпанную храмину». Надо было его набирать, организовывать и пополнять, наделяя землями, с которых ему возможно было бы жить и служить. Правительство шло в этом вопросе старыми путями. Выясняя состав и состояние своих служилых людей, оно широко развивало практику «верстанья» и «испомещенья». По нужде пришлось отступить от той разборчивости в составлении служилого класса, какую пытались установить при Борисе Годунове и первом самозванце и которая восторжествовала несколько позднее: верстали в службу дворянскую годных людей, не считаясь с их «отечеством», даже из казаков, «которые от воровства отстали». Земельный фонд на поместную раздачу был, по видимости, значителен, так как Смута обогатила его большим количеством опустелых и заброшенных земель. Но запустение делало эти земли малопригодными, по крайней мере на первых порах, для обеспечения служилых землевладельцев. К тому же западные окраины – один из главных прежде районов служилого землевладения – были еще слишком не обеспечены от вражеских нападений, чтобы скоро возродились тут условия мирного хозяйства. С 1614 г. идет наделение провинциальных служилых людей поместьями из дворцовых и черных земель, обращенных на усиление поместного фонда, преимущественно в более безопасных и менее опустошенных северо-восточных уездах Замосковного края. Интересы военной силы заставляли жертвовать не только частью дворцового богатства, но и усилить процесс уничтожения крестьянского волостного землевладения в пользу землевладения служилого. Черные крестьянские земли почти вовсе исчезали в центральной части государства и сохранились на Поморском Севере. Этот рост служилого землевладения не был, конечно, временным явлением. Когда замирение западной и южной границ открыло возможность восстановить и там в более широких размерах «испомещения» служилых людей, результатом было лишь значительное общее расширение территории служилого землевладения, сравнительно с XVI столетием. Притом много земель роздано было не в поместье, а в вотчину, а нужда в деньгах побудила и к продаже в вотчину части поместных земель; этим путем они расходились, по-видимому, преимущественно по рукам приказных дельцов, которые стремились поместить в земельные имущества свое «неправедное стяжание».
Так стало оправляться от разгрома служилое землевладение. Помещики и вотчинники устремились на возобновление разоренного хозяйства – и снова поднялся тяжкий вопрос о крестьянских рабочих руках. Возвращение на старые места населения, сбитого с них в Смуту, приводило его в прежнюю зависимость. «Людие же, – сообщает книжник, живший интересами простого народа, – начаша оставшаяся собиратися в Руси по градом, исходя от плену от Литвы и Немец и начаша населятися; они же (владущие) окаянии, аки волци тяжци восхитающе, емляху их к себе, понеже страх Божий преобидиша и забыша свое прежнее безвремяние и наказание, что над ними Господь за их насильство сотвори, от своих раб разорени быша». Снова подымают землевладельцы вопрос о трудности розыска беглых в указный пятилетний срок, и Троице-Сергиев монастырь первый выхлопотал себе в 1614–1615 гг. льготу вывозить обратно своих беглых крестьян за девять и за одиннадцать лет со времени побега. Дворяне и дети боярские роптали на эту привилегию и домогались если не отмены ее, то хоть продления срока «урочных лет» для сыска беглых. На первых порах правительство царя Михаила не решалось круто усилить крестьянскую крепость, отчасти, вероятно, из опасений раздражить народную массу, отчасти под давлением землевладельческой знати, умевшей заполнять свои вотчины чужими крестьянами. Во всяком случае, в 1642 г. срок урочных годов продлен до десяти лет.
Так слагалась в первые годы нового царствования внутренняя политика; она преследовала, по существу, те же задачи, какие были поставлены московскими государями XVI в. и их продолжателем Борисом Годуновым. Правительственная среда сложилась из элементов, для которых эти традиции были и привычны, и близки. Но во главе ее стояли
