— Меня зовут Бельтран, — сказал он на провансальском голосом громким, как у трубадура. Бросив на Элеонору иронический взгляд, он добавил: — Я — поэт и воин, но прежде всего я — посланник его превосходительства Раймунда, графа Тулузского, а также верный солдат Господа Бога и Папы. — Он взмахнул небольшим свитком, перевязанным красной лентой. — Я явился сюда по просьбе графа Раймунда, чтобы быть вашим предводителем.
— Но у нас уже есть предводитель, — указала Элеонора на своего брата.
— Тогда я буду его советником. — На лице Бельтрана расплылась улыбка. — Я также принес вам дубликат личного знамени графа.
— Мы уже принесли присягу Господу! — запальчиво воскликнул Готфрид. — Мы никому ничего не должны, и никакой господин не имеет права нам приказывать.
— Нет, вы меня неправильно поняли, — весело ответил Бельтран. — Граф предлагает вам защиту под своим знаменем. — С этими словами он расстегнул кожаную накидку и извлек золотисто-голубой флаг владетеля Сен-Жиля. — Я должен также проверить ваши запасы и снаряжение. Итак, — он поднял руку, — под каким именем вы выступите в поход?
— «Бедные братья храма Гроба Господня», — ответил Гуго, сделав шаг вперед. — Мы взяли эту идею из псалма, в котором говорится о желании прожить в доме Господнем остаток наших дней.
— Да, я знаю этот псалом.
Взмахнув знаменем, Бельтран резко бросил его Гуго. Тот поймал его и поднял высоко над головой. Церковь загудела радостными возгласами. Присутствующие, потрясая мечами, кинжалами, дротиками и топорами, выкрикивали: «Такова воля Божья!» и «Тулуза, Тулуза!». Пожав плечами, отец Альберик сошел с кафедры, и Гуго распорядился начинать празднество.
На следующее утро отряд «Бедные братья храма Гроба Господня» отбыл немного позже назначенного, и солнце уже успело высоко подняться над покрытыми травой склонами и вулканическими скалами окружающего ландшафта. Причиной задержки стала неожиданная смерть старосты Роберта, который, хватив лишку, упал в ручей и утонул. Это было достойное всяческого сожаления событие, ибо неподалеку находился пешеходный мостик, и непонятно было, какая нелегкая понесла Роберта через кладбище в темноте. Как бы там ни было, а его нашли в воде, лежащего лицом вниз. Отец Альберик скороговоркой пробормотал отпущение грехов, и Роберта поспешно похоронили под старыми тисами. Имогена, будущая попутчица Элеоноры, не преминула сделать едкое замечание, что Роберт уже находится в Новом Иерусалиме. Услышав это, отец Альберик мысленно помолился, чтобы это действительно было так, ибо кто-кто, а староста Роберт действительно заслужил милосердие Господа.
Часть 2. Склавония
День святой Лючии, 13 декабря 1096 г.
Diesque mirabillium, tonittruorura fortium[8]
Святой Колумба. Dies irae
«Умываю руки свои среди непорочных и обнимаю алтарь Твой, о Господи. Люблю красу дома Твоего и места, где обитает слава и блаженство неземное».
Элеонора де Пейен пробормотала эти строки из псалма, стоя у входа в свой шатер из козьих шкур. Она вглядывалась в пелену тумана, которая окутала все вокруг, заглушая звуки и размывая свет костра и огонь фонаря. Где-то в лагере заплакал ребенок. Элеонора вздрогнула; этот плач отозвался эхом первого — и последнего — крика ее собственного ребенка, когда он, окровавленный, выскользнул из ее лона. Она до сих пор чувствовала его тепло и видела его маленькую сморщенную головку с моргающими глазками и трепещущим язычком, который жадно искал ее грудь.
«Бог дал, Бог взял», — пробормотала Элеонора и перекрестилась. При этом твердое деревянное распятие, прикрепленное к четкам, задело кончик ее носа, который и без того болел, замерзнув на холоде. «И это тоже воля Божья», — мысленно усмехнулась она, ибо не привыкла жалеть себя. Вернувшись в шатер, она села на маленький ларец, который служил ей стулом. Вытянув руки в перчатках над жаровней, где тлели угли и сухие веточки, она уставилась на Имогену, сидевшую на кожаной суме. Вдова была одета как монахиня — во все черное, а смуглое лицо и черные как смоль волосы почти полностью были скрыты под засаленным апостольником. Она сильно обморозила кончики пальцев и теперь сидела, грея руки над огнем и беззвучно шевеля губами. Подле нее, как всегда, находился резной ларец с запечатанной крышкой, на которой виднелась монограмма IHS, что значило «страсти Христовы», а под ней — слова «Dues vult». Имогена, жившая в одном шатре с Элеонорой, утверждала, что в том ларце лежит сердце ее мужа, которое она надеялась захоронить в Иерусалиме. Однако Элеонора сомневалась в этом. Имогена многое скрывала; впрочем, Элеонора вынуждена была признать, что большинство попутчиков-пилигримов тоже о многом недоговаривали, как и ее родной брат.
— Когда же, сестра? — неожиданно спросила Имогена, пристально взглянув на нее в упор. Элеонора уже заметила, что ее спутница чутко спит и быстро просыпается. Как сказал поэт, истина всегда приходит в снах.
— Что — когда? — улыбнулась Элеонора.
Имогена вздрогнула от холода. Элеонора поднялась, подошла к выходу и плотнее задернула полог шатра.
— Мы идем уже несколько недель, — сказала Имогена, кутаясь в шаль. — Эти горы… — Голос ее задрожал.
Элеонора понимающе кивнула. Как она отметила в своей летописи, крестоносцы покинули поросшие густой травой просеки и опушки Оверни и отправились на север, а потом свернули на восток. Впереди, рея над седой головой Раймунда Тулузского, развевалось золотисто-голубое знамя Сен-Жиля. За ним в темном монашеском одеянии ехал гладко выбритый Адемар, епископ Ле-Пюи, папский легат в крестовом походе. Когда крестоносцы весело маршировали по согретым солнцем долинам, то могло показаться, что они уже достигли окрестностей Иерусалима. Деревья, хотя уже и тронутые золотом и серебром осени, до сих пор провозглашали славу всем прелестям лета. Граф ехал на резвом боевом коне, на котором блистала позолоченная сбруя из Кордовы, украшенная вышивкой и серебряными пластинками. Завидев такое великолепие, на улицы высыпали толпы людей. Они приветствовали крестоносцев, бросая им под ноги зеленые листья и усыпая пыльную дорогу пахучими лепестками. На копья и дротики Христовых воинов надевали венки, вручали им миски с фруктами и кувшины с густым южным вином и сладкой медовухой. Церковные купола дрожали от звона колоколов. Местные жители с криками присоединялись к походу, и среди них были также жилистые и выносливые горцы, которые вызвались провести крестоносцев через альпийские перевалы. Фермеры и батраки, ремесленники и мелкие торговцы, хулиганы и мошенники, постоянно увеличиваясь в числе, образовали огромную толпу — пятнадцать тысяч человек, а то и все двадцать. Граф Раймунд принимал их всех и формировал из них отряды. Вскоре Элеонора заметила, что граф вспомнил об участии Гуго и Готфрида в кавалерийских набегах на Иберию: их отряд, теперь официально именовавшийся «Бедные братья Храма Гроба Господня», был наделен привилегиями, а командиры его занимали ключевые места в военном совете Раймунда.
