произошло. Даже интересно. Пропустите Макса как почетного гостя поближе ко мне. Все претензии после завтрака, – он улыбнулся и добавил. – Эстель, позаботьтесь о моих сыновьях. Они, пожалуй, голодны как волки.
Когда завтрак был закончен, а Эстель принялась убирать посуду, Вильгельм Вундерлих объявил:
– А теперь все за работу, а вечером устроим праздничный ужин в честь прибытия нашего сыщика. Думаю, моя жена с помощью Эстель организуют для нас это удовольствие.
Все захлопали в ладоши, а Макс подумал: "Все как всегда. Работа в этом доме всегда была на первом месте."
3
В ночь прибытия, когда Макс безмятежно спал в комнате Леона, прошел дождь, и сейчас, когда Макс с дедом после завтрака вышли во двор, альпийское разнотравье благоухало во всю свою мощь, наполняя звенящий воздух волшебным ароматом. Макс даже зажмурился, когда, шумно втянув воздух через нос, обонял давно забытое великолепие. Дед заметил и сказал:
– Я же тебе говорил когда-то, Максик, что ты будешь скучать по всему этому. И никаких тебе преступников. Ты же экономист, мог бы успешно трудиться на семейной ферме, – дед помолчал и добавил. – Скажи, Максик, какие они преступники?
Макс рассмеялся:
– Такие же, как мы с тобой, дед. Ни одного с рогами, по крайней мере мне, не попалось.
– Я помню, в школе ты еще историей увлекался, – старый Стефан остановился, посмотрел зачем-то в небо, потом продолжил. – Хотя, конечно, ни история, ни разоблачение преступников не имеют ничего общего с нашей фермерской возней.
– Ты как-то кисло, дед, отозвался о вашей деятельности. Без вас человечество вымерло бы. Все хотят есть – и преступники, и те, кто их ловит.
Они остановились возле сарая, и дед, широко улыбаясь, вдруг сказал:
– Маскик, ты помнишь, как изучал мои следы возле этого сарая?
– Отлично помню. Я ведь тогда пришел к выводу, что ты хромой.
– Ну да, это было комично. И так было ясно, что я хромой. Правда, ты проверил на практике этот метод… Забыл, как он называется…
– Дедуктивный, дед.
– Вот, вот, дедуктивный, – с трудом произнес старый Стефан.
Макс задумался. Он, наконец, вспомнил, о чем хотел спросить деда. Начал он как бы издалека:
– Дед, ты вспомнил об истории, которую я любил. Вот ты мне, например, никогда не рассказывал, откуда твоя хромота. Это тоже своего рода история. Думаю, сегодня подходящий момент, чтобы поведать ее мне.
Старый Стефан никак не ожидал такого поворота в разговоре и неожиданно смутился как мальчишка.
– Это длинная история, Максик.
– Ну и отлично. Пойдем в мою комнату. Надеюсь, она еще существует?
– Конечно, Максик. И даже все твои "шерлокихолмсы" стоят на полках на своих местах.
– Вот и пойдем. У меня тоже есть для тебя кое-что историческое.
Дед недоуменно посмотрел на внука, как в тот раз много лет назад, когда двенадцатилетний Макс излагал ему суть дедуктивного метода.
В комнате Макса дед Стефан сел на маленький диванчик, а внук присел на стул возле письменного стола, за которым много лет назад выполнял школьные домашние задания. Потом Макс развернулся на стуле в сторону деда, немного посидел, глядя на старика в упор, и, наконец, сказал:
– Не буду тянуть кота за хвост, сразу к делу, – Макс вытащил из внутреннего кармана фотографию и иконку. – Скажи, дед, знакомы ли тебе эти вещи?
Дед протянул руку, и Макс вложил в нее оба предмета. Старик не долго рассматривал переданное внуком. Уже через секунды Максу стало ясно, что эти вещи дед видит не впервые. По лицу деда пробежала легкая тень тревоги, смешанной со смущением. Потом он взял себя в руки и достаточно твердым голосом спросил:
– Максик, ты видел Пауля?
Макс кивнул, а старый Стефан спросил:
– Как это произошло?
– Он сам нашел меня. Обо мне он узнал случайно и решил, что я твой внук. Теперь мне ясно, что это не было ошибкой. Не так ли?
– Да, Максик. И вот тебе сразу ответ на твой вопрос – моя хромота оттуда, из второй мировой. Об остальном тебе наверняка рассказал Пауль.
– Да. Он же мне объяснил, как он попал в вермахт. А вот как попал ты, я не знаю. Господин Ботт лишь сказал, что ты был швейцарским добровольцем. Такое было возможно?
Дед облизал пересохшие губы. В его глазах читались растерянность и явное нежелание касаться этой темы. Потом старый Стефан все же заговорил:
– Что тебе сказать, Максик? Был в те далекие времена такой журнальчик… "Сигнал" назывался. В нем даже цветные страницы были. Не все, только небольшая часть, что тогда тоже было редкостью. Это был, так сказать, печатный орган германского вермахта. Журнальчик продавался почти во всех европейских странах. О чем там писалось? В основном призывали европейскую молодежь к борьбе против большевизма. Естественно, под началом германского нацизма. Одним словом, зазывали в вермахт. Вот так я и сделался добровольцем. Закончил, как тебе уже известно, в американском плену, а точнее британском. Совсем скоро после освобождения Пауля меня передали туда.
Макс молчал. Все так, как сказал старик Пауль Ботт. Вот еще один старик из тех же времен – и это его дед. Как к этому относиться? Старик Ботт просил не касаться их молодости. А он и не касается. Спросил, потому что о чем-то надо было спросить:
– Дед, ты в то время понимал что-нибудь в этом?
– Не знаю. Сложно для меня это было. Как сейчас помню, что писал этот "Сигнал" о большевистских колхозах. Мне это не нравилось. Я ведь родился на этой ферме и с детства был приучен к крестьянскому труду. Только мы трудились на себя и не представляли себе никаких коллективных хозяйств. Я слышал, что и Россия сегодня распрощалась с такой формой организации крестьянского труда. Как думаешь, Максик?
– Не знаю, дед. Я сыщик. Думаю, моя деятельность одинакова в разных странах. А что ты хотел насчет этого русского?
– Тогда этот случай здорово зацепил меня. Все произошло так неожиданно. За время войны я много стрелял. Не могу сказать, сколько моих пуль достигли цели. Все это было в горячке боя. А тут тишина и вдруг этот русский… Согласись, какая-то нелепость… Окажись я где-нибудь в другом месте, левее или правее, этот русский так и пошел бы себе дальше, а я бы даже не попытался стрелять в него. Да и к чему все это? Войну мы уже проиграли, я уже насмотрелся, к какой бойне привела эта борьба с большевизмом. Не скажу, что я воспылал любовью к колхозам, но смутное осознание, что надо как-то иначе бороться, уже засело в моей башке.
