уже совсем стемнело и только изредка лучи быстро заходящего солнца просачивались между деревьями. Хартен шёл первым и освещал дорогу фонарём.
— Видишь, — сказал солдат, — пригодился.
— Я с тобой не разговариваю, — пробубнила Элейн.
— Обиделась?
Она не ответила.
— Безобидная шалость, а такие последствия. Кажется, твоей жопы мне не видать как своих ушей.
— Мечтать не вредно.
Одинокий фонарь, точно светлячок, то появлялся, то пропадал во тьме леса. Сейчас, когда ночь становилась всё гуще, они непроизвольно прислушивались к шорохам. К тому, что может напугать или нарисовать в воображении ужасных чудовищ.
— Ты же понимаешь, что мы можем замёрзнуть? — произнесла эльфийка.
— И кто, скажи, в этом виноват? — поинтересовался Хартен. — М?
— Да, я виновата, но и ты не настаивал на обратном.
— Алчность! Она у нас одна на двоих. Я, например, вечно из-за неё попадаю в переплёт. Обижаю друзей, подставляю союзников.
— Холодно, — произнесла Элейн, стуча зубами.
— У меня есть действенное средство, — улыбнулся Хартен. — Показать?
— Пошляк!
— Вообще-то, — он остановился и начал рыться в рюкзаке, — я говорил о водке.
— Ты ещё и её с собой взял?
— Наложи всего понемножку и глядишь ко всему готов.
— Давай сюда!
— Только много не пей. Не хочу тебя тащить.
— Не учи учёного. Спирт и я — старые друзья! — она сделала затяжной глоток и вернула бутылку.
— Детство, видать, не подарок, — Хартен тоже отпил.
— Получше, чем у многих. По крайней мере, у меня были друзья. Ты сам можешь похвастаться подобным?
— Меня воспитывал отец на отшибе. Сверстников вокруг не было от слова совсем. Жалко, но тут ничего не поделаешь, — солдат закинул рюкзак за спину и пошёл дальше.
— Осталась в памяти какая-нибудь греющая душу история?
— Из детства?
— Ага!
— Какую же выбрать, чтобы сильно не позориться, — Хартен задумался. — Как-то пошли с отцом в горы. Он был охотником и ему как раз заказали чучело снежного барса. И вот идём мы по следу, зверь уже близко, и я проваливаюсь в яму. Сглупил, не пошёл по отцовскому следу.
Дыра узкая и глубокая, а верёвки нет. Отец меня подбадривал, а я чувствовал, что по мне ползают гады, начал паниковать. Ещё, как назло, на тропе барс появился. Пришлось развести костёр, чтобы отпугнуть.
В тот день мы разговаривали без остановки. Он наверху, я внизу. После смерти матери мы отстранились, и тут такой странный подарок.
Хартен замолчал.
— А как выбрался? — спросила Элейн.
— Отец согнул растущую рядом берёзу и сунул в яму, — пояснил солдат. — Крепок был. Твоя очередь.
— У меня есть брат.
— Тоже полукровка?
— Названный. И мы как-то залезли в церковь, было страшно любопытно, чем они там занимаются. Слухи ходили самые разные.
— Наслышан, — кивнул Хартен. — Помню, кто-то рассказывал, что между женским аббатством и мужским прорыли туннель сами служащие.
— Зов плоти трудно подавить.
— И чём всё кончилось?
— Нас поймали, а точнее его. Мне удалось спрятаться и убежать. А его стегали розгами, но меня он не сдал, — Элейн улыбнулась. — Потом сидеть не мог. Столько шуток тогда я придумывала, меня было не остановить.
— Слышала? — Хартен вдруг резко остановился и замер.
— Не порти момент… — не успела договорить Элейн, как сзади неё что-то хрустнуло. Они обернулись и замолчали. Хартен направил фонарь в кусты.
— Наверно ветка упала, — предположил солдат.
— Или зверь какой, — добавила эльфийка, — Туда посвети.
Они толпились на маленьком пятачке и следили за лучом фонаря, плавно плывущим по деревьям.
— Боишься? — спросил солдат.
— Не люблю ночь, — прошептала Элейн. — Дети бывают жестоки.
— В смысле?
— Сначала без зла играются с ушами, а потом в них что-то переключается. И вот ты уже привязана к дереву и ждёшь, пока они одумаются. Но они не возвращаются. Так проходит фол, другой, а потом начинает заходить солнце.
И тут ты вдруг всё сразу понимаешь, начинаешь рваться, кричать сильнее, плакать, но только до определённого момента. Ночь заставляет тебя умолкнуть и слушать лишь её. Скрежеты, взмах крыльев, завывание ветра и шелест травы.
— Это просто ветка, — настоял Хартен и протянул ей фонарь.
Эльфийка приняла его не сразу. Сначала пробежалась взглядом по неэмоциональным ожогам и серьёзным глазам.
— Могу вытащить свой меч, — добавил Хартен, — если это тебя порадует.
— Опять эти твои двусмысленные фразы, — она вырвала фонарь и пошла вперёд.
— Всё хотел спросить, а ты видишь в темноте?
— Нет. Полукровки не видят в темноте. А что?
— Так, просто любопытно стало.
Элейн повеселела и расслабилась. Фонарь действительно подействовал на ура. Он был, точно световой луч, распугивающий страхи. Но тут она вдруг замерла так резко, что Хартен в неё врезался.
Фонарь выскочил из трясущихся рук, упал и разбился.
— Ты что? — в темноте спросил Хартен.
— Там кто-то есть, — прошептала Элейн. — Пробежал прямо поперёк тропинки.
— Тебе могло показаться.
— Могло. Фонарь зажжешь?
Солдат наклонился к земле:
— Боюсь, что нет. Жир вытек.
Она схватила его за рукав и дёрнула:
— И как быть? Может, разожжём костёр? — продолжала шептать и озираться Элейн.
— Всё сырое, не загорится, — пояснил Хартен и все же вытащил меч из ножен. — Идём! Лучше двигаться, чем стоять и мёрзнуть.
— Глупая Элейн, головёшка безмозглая! И угораздило так вляпаться, — корила себя эльфийка.
Хартен держал её за руку и чувствовал, как Элейн трясёт. Видать детская ночка засела в ней глубоко. Ветер вдруг затих.
Она дёрнула солдата и кивнула в сторону:
— На что похоже?
— Изгородь? — предположил он.
— Здесь?
— Подойдём?
— Угу.
Они осторожно поднялись на холм и осмотрелись.
— Обычная землянка, — произнёс Хартен. — Идём!
— Уверен?
— Там теплее, чем здесь.
Солдат спустился в низину и толкнул дверь мечом. Та поддалась, скрипнула и ушла в сторону. Элейн бегала взглядом по нависающим холмам и чёрными остовам деревьев, а затем спиной зашла внутрь.
— Ну как? — не сводя взгляда с двери, бросила она во тьму.
— Никого, — сообщил солдат и протянул свечу и огниво. — Зажжёшь?
Дверь скрипнула ржавыми петлями и с треском врезалась в косяк.
— Закрой её! Закрой! — закричала Элейн.
Хартен бросился вперёд и задвинул засов. Он облокотился на дверь и замер:
— Знаешь, эта твоя фобия начинает передаваться и мне.
— Слышишь?
— Нет.
— Жуткий треск.
— Это ветер!
— Ветер не трещит, он завывает.
— Успокойся и зажги свечу. Тебе полегчает.
Элейн опустилась на колени и начала шарить по полу, ища выроненную палочку воска.
— Дверь держишь крепко? — спросила она.
— Засов держит, — произнёс Хартен.
— Помнишь, что торговец рассказывал?
— Не думай и ищи свечу.
— Про съеденную лошадь? — Элейн зажгла свечу и робко поставила её на край стола. — Та же тварь вспорола и Серджо, — продолжала говорить она, не отводя взгляда от пламени. — А если она где-то там? Ждёт, когда мы потеряем бдительность?
