если проигнорировать двадцатилетнюю разницу в возрасте. Много раз я предлагала Степановне стать в моём магазине кладовщицей, товароведом – да кем угодно, либо вообще подыскать ей через знакомых непыльное и денежное место, но на всё Степановна лишь отмахивалась и заявляла, что мыть полы – это её призвание и жизненное кредо.
Степановна была потешной взъерошенной тёткой в совершенно немыслимых одеждах, которые донельзя компрометировали мою модную лавочку. Сказать, что жизнь у Степановны не задалась – это было бы слишком мягко. Если на меня несчастья плотно сыпались лишь второй день, то для Степановны это состояние было перманентным.
В молодые годы, гоняясь за романтикой и туманами, она работала на стройке крановщицей и простудила на сквозняках весь свой организм. Первого мужа Степановны убили в пьяной драке, другой сгорел от водки, третий был мужчина положительный, но – вы будете смеяться – тоже кончил плохо: пошёл в тайгу по грибы и не вернулся. Сын-двоечник вырос, стал наркоманом и успел пустить по венам останки невеликого семейного благосостояния, а сама Степановна страдала букетом самых разнообразных заболеваний, малой доли которых было бы достаточно для того, чтобы человека обычного загнать бы в гроб.
Однако Степановна в могилу не собиралась. Она жила активной жизнью, да так, что её любили все, кто знал. А знали многие. Передвигаться со Степановной пешком по городу было просто невозможно: через каждый десяток метров с ней здоровались и окликали знакомые. Всем им Степановна пересказывала свои последние по времени беды и, в свою очередь, живо интересовалась делами знакомых. Память у неё была очень своеобразной, бытовой направленности: Степановна вряд ли досконально помнила таблицу умножения и могла запамятовать, кто написал «Войну и мир», однако в любое время суток без подготовки способна была рассказать всё про последнего любовника Маринки Сусловой или о том, чем лечила экзему Наташка из сорок третьей квартиры.
Но главный бзик Степановны заключался не в этом. Она была другом животных – Джеральдом Дарреллом и доктором Айболитом в одном флаконе. Не было, наверно, никого из представителей фауны, обитающих в нашем климатическом поясе (ну, за исключением лосей и медведей), которые в разное время ни квартировали бы в обшарпанном жилище Степановны. Всех предназначенных к утоплению котят и кутят тащили с разных концов района к Степановне, а та уже самозабвенно выкармливала их, пристраивала в хорошие руки и помнила всех своих питомцев до единого. Давалась ей такая жизнь нелегко в плане материальном: кроме того, что надо было кормить и лечить себя, иногда подкидывая деньжат на дозу Игорьку, чтобы отвязался, – требовалось ещё регулярно питать и выгуливать всю дикую хвостатую ораву, обитающую в квартире. Потому Степановна постоянно жила на разрыв от невозможности иметь одновременно работу с хорошей зарплатой и много свободного времени. Иногда я подбрасывала ей премиальных деньжат, но старалась делать это очень тактично: Степановна была бабой крайне совестливой и могла запросто обидеться на подачку.
Сейчас действовать надо было в темпе, поэтому я резво привела себя в порядок, наскоро покормила Димку и собрала кое-какое его барахлишко в спортивную сумку. Уже по пути в лифте объяснила, что он поедет на несколько дней в гости к тёте Поле, и Димка пришёл в щенячий восторг: для его пацанской души каждый поход к Степановне был событием первостепенной важности – там можно было вволю наиграться со зверятами. Домой, пока сын был маленьким, мы с Володей остерегались покупать какое-нибудь животное, зато сейчас, когда Димка стал парнем взрослым, возникла у нас идея подарить ему на день рождения породистого сеттера. Теперь обо всяких дорогих подарках, кажется, придётся забыть надолго. Если не навсегда…
…И зелёный попугай
Степановна жила недалеко от цирка, на задворках моднючего супермаркета, открытого с месяц назад. Впрочем, этот факт не носил для Степановны никакого прикладного смысла: она отоваривалась на социальных рынках для пенсионеров и обитала на первом этаже самой заурядной хрущобы. Я лихо затормозила машину перед её окнами, чем привела в лёгкую панику пару проходящих мимо старушек.
Дряхлая дверь в квартиру Степановны могла служить защитой исключительно от честных людей, а потому никогда и не запиралась. Мы вошли в прихожую, пропитанную сложносочинённым запахом мини-зоопарка. Совсем рядом залаяла собака. С вешалки мне прямо на голову сверзился кот: то ли от испуга, то ли приняв меня за огромную мышь. Димка счастливо засмеялся – начинался праздник. Следом за своим лаем в прихожую вышел огромный мраморный дог, с достоинством обнюхал мои коленки и подался обратно. Мы – за ним.
В комнате резвились четыре разномастных котёнка, и, в довершение картины, под потолком из угла в угол заполошно пропорхнул попугай корелла, которого раньше здесь не было. А посреди всего этого Ноева ковчега, благообразная, как мать Тереза, сидела Степановна, читала рекламный буклет и дымила «Беломором» – всё остальное курево было ей не по карману и не к душе.
Степановна увидела меня, дёрнулась, поперхнулась дымом, вскочила, рассыпав вокруг сноп искр и пепла, а потом кинулась ко мне на шею, вопя:
– Оля! Ну, слава богу – появилась! У меня телевизора нет – так и не знаю ничего. А то прихожу утром в магазин – тебя нет, девчонки в шоке, работать бросили, слухами обмениваются. И Сашуля где-то загулял – некому этот курятник по местам разогнать. Тебе звоню домой – телефон не отвечает. Я аж запаниковала. Что случилось? Где Вовка?
К количеству градовских денег и его высокому положению в обществе Степановна относилась сугубо пофигистически – для неё он всегда был просто хорошим парнем Вовкой.
Минут за двадцать я коротенько набросала Степановне картину происходящего, хотя та явно была разочарована моим лаконизмом. Она ахала, всплёскивала руками и поминутно вполголоса употребляла непарламентские выражения. Когда рассказ был завершён, Степановна, на манер древнегреческой пифии, окуталась клубами вонючего дыма и вынесла своё заключение:
– Олька, это мафия! Помяни моё слово – у вас хотят отжать вашу контору! Может, Вовка крыше не платил, и это наезд?
Я досадливо фыркнула. Степановна была перекормлена дешёвыми боевиками с книжных лотков и потому судила о бандитском мире чисто конкретно, глазами писак, которые весь криминальный опыт в своей жизни получили, побывав разок в медвытрезвителе.
– Полечка, ну о чём ты говоришь! Володя вращается в таких кругах, что, если и платит кому, то деньги передаются через десяток рук интеллигентными ребятами при галстуках стоимостью в двести баксов. Там не стреляют и пьяные рожи друг дружке не чистят – это же не дань с лоточников на рынке собирать.
– Ну не знаю… Но точно – кто-то хочет подмять вашу фирму под себя. Мне сердце вещует.
– Зачем? Сама по себе, без Градова, наша фирма никакого значения не имеет. Шикарный офис с длинноногими девочками и «Мерсы» под окнами – это только для имиджа. Вся работа построена на личных связях, на договорённостях. Если дурак туда сунется, через месяц лавочку можно будет прикрывать, а девочек выгонять на панель. Ладно, Поль, я тебе не лекции о бизнесе читать приехала. Помоги, а?
– Какой разговор! Что нужно сделать, куда съездить?
– Нет, делать и ездить я буду сама. Мне Димку оставить не на кого: домработница сегодня как с цепи сорвалась, расчёт потребовала, дверью хлопнула. А когда мне ей замену искать?..
– Вот! – вскинулась Степановна. – Я же говорю: и Дору твою мафия тоже запугала. Всю семью затерроризировать хотят! Тебе ещё не угрожали?
Я только отмахнулась, не вступая в дискуссии:
– Поля, пусть Димка с неделю у тебя побудет. Если обстоятельства позволят, буду вам продукты вечерами забрасывать. Если нет – вот тебе деньги на текущие расходы. Надеюсь, надолго
