течения, пока впереди не показалось другое поселение.
Три небольших холмика на берегу, обнесённые частоколом; между ними высился вековой дуб, а причалы, вынесенные наружу, были разрушены. Глаза Туарэя, зависшего в небе, прозрели огромный сгусток пульсирующей энергии. Нечто продолговатое лежало там, на берегу, под снегом, источая психический смрад.
Белый орк уже стоял на берегу, когда Туарэй спустился и повёл копьём, — волна жара растопила снег, обнажая длинное чёрное тело. Оно походило на исполинскую голотурию, покрытую светящимися отростками; по её поверхности перемещались изменчивые узоры, способные лишить разума, а длинные ленты щупалец как выброшенные кишки висели на запертых воротах и уходили куда-то вглубь поселения.
— Я знаю этот смрад, — сказал бог, — так пахнут создания не-жизни.
Маргу смотрел на пульсирующую тварь молча, в акульих глазах не было ни мыслей, ни чувств, ни даже блеска жизни.
— Спасайся, если хочешь.
Орк бросился к воде и нырнул в не успевшую затянуться прорубь.
Божественная энергия потекла через руку в древко Доргонмаура, песнь копья усилилась, стала подниматься на новые высоты, переходя в раскалённый звон где-то за гранью восприятия смертных, такой громкий и ослепительно яркий, что все духи поспешно бежали прочь. Копьё раскалялось, превращаясь в прут чистого света и жара, пока не стало средоточием абсолютной белизны. От жаркого ветра снег таял, земля трескалась, а вода в реке начала кипеть. Туарэй чуть отвёл руку назад и разжал пальцы, больше ничего не требовалось, его оружие вытянулось тонкой белой линией. Ночь превратилась в день без солнца на небосводе, но только на долю мгновения.
Голотурия исчезла с ткани бытия, огромную зловонную тушу вымарало как уродливое пятно, земля вокруг расплавилась, часть посёлка, причалы, — всё это пропало. Бог повёл рукой и Доргонмаур появился в его пальцах, сгустившись из чистого света и жара обратно в материальную форму.
Он опёрся о копьё, тяжело навалился, прикрыл глаза. Не следовало так бездумно тратить силу, она не восполнялась иначе как через последователей и всё время утекала вовне сквозь трещины астрального тела. Заставить людей повторить молитву? Но они едва выдерживают дневной темп и нуждаются в отдыхе ночью. Эти размышления вызвали ярость у части его сущности, которая принадлежала к божественному, но другая часть молча одобрила бережливый подход.
Переведя дух, он вошёл в поселение через огромный почерневший провал. Жар испепелил частокол и часть одного из двух холмов, земля ещё мерцала углями. Туарэй прошёл дальше, туда, где у подножья холмов рос необъятно толстый дуб. Он огляделся, повёл носом и учуял запах жизни, — вокруг было множество живых.
Встав под голыми ветвями, он произнёс:
— Выйдите к огню, или огонь войдёт к вам.
Голос раскатился волной и накрыл охваченные страхом умы. Им пришлось повиноваться, и за круглыми дверями загремели разбираемые баррикады. Один за другим невысоклики стали появляться: старики, зрелые, взрослые, доростки и дети. Шестнадцать семейств, — вот сколько пряталось внутри холмов, и семьи то были обширные. Туарэй осмотрел их, спустившихся к подножью, кто-то уже плакал от вида спасителя.
— Что произошло? — спросил Туарэй.
«Снежная буря,» — ответил дуб тихо, но гулко. — «Оно выбралось из реки, перекинулось через ограду. Его яд превращал всех в чудовищ. Многие погибли».
— Что ж, я вас…
Он не смог произнести «спас», потому что внутри шла борьба противоположностей.
«БЕСПОЛЕЗНЫЕ, СЛАБЫЕ, ОБРЕЧЁННЫЕ!!! СКОРМИ ИХ ОГНЮ И ПРОЖИВИ ЕЩЁ ДЕНЬ!!!»
«Ты спас их от чудовища, чтобы самому погубить? Пустая трата времени и сил. Мы должны защищать, а не губить».
«МЫ НИЧЕГО НЕ ДОЛЖНЫ!!! ВСЁ ПРИНАДЛЕЖИТ НАМ!!! НЕ ТЫ, ТАК ТВАРИ ГОСПОД!!! ПУСТЬ ИХ ДУШИ ПРИСОЕДИНЯТСЯ К ТЕБЕ И ВЕЧНО ГОРЯТ ВНУТРИ!!! ЭТО ЛУЧШАЯ УЧАСТЬ!!!»
«Проживая достаточно долго, все мы становимся чудовищами. Решай сам, но помни, что Шивариус тоже считал всех вокруг своей собственностью и пищей. Так мыслят драконы».
«МЫ И ЕСТЬ ДРАКОН!!!»
Туарэй коснулся головы бронзовой рукой, постарался унять боль.
— Всё вокруг принадлежит мне, их жизни, их мясо, их души, — всё моё. И мне нужно восполнить утраченное… Скажите, бестолковые существа, чем вы можете выкупить право жить в моём мире? Дышать моим воздухом? Пить мою воду и есть мою пищу? Почему я не должен испепелить вас?
По толпе прокатились возгласы ужаса, плачь стал громче, но бежать невысоклики не могли.
— У нас нет ничего, кроме нас самих, какого-то скарба и запасов еды на зиму, — сказал один из мужчин, взрослый, но не старый, упитанный, с проседью в каштановых кудрях. Он был смертельно бледен, однако, держал себя намного достойнее прочих.
— Ничтожно мало.
«Пощади их. Возьми меня. Забери их отсюда, они — добрый народ».
Бог повернулся к дубу и положил руку на грубую кору. Тут и там её украшали шрамы от ножей, имена сотен невысокликов, признания в любви, даты.
— Сколько поколений родились, пожили и умерли вокруг тебя? Сколько любви ты видел, сколько впитал?
«Много».
Гений места, мелкий бог-хранитель.
— Никаких обещаний.
Доргонмаур прошил толстую кору и жар расколол ствол, пламя и искры взметнулись под небо, гигантский огненный цветок распустился в невыносимом своём великолепии, такой мимолётный и величественный. Все невысоклики обратились бы в пепел, позволь Туарэй жару распространиться. Сущность гения была поглощена вместе с огнём и теперь струилась в повреждённом астральном теле без собственного сознания, памяти, желаний. Полная утрата самости.
Туарэй вдохнул полной грудью, из его повреждённого тела сквозь дымную ткань выметнулись язычки пламени, трещины осветились внутренним светом, копьё запело чище. Он точно проживёт ещё один день.
— Соберите припасы, запрягите свиней в телеги и завтра утром сможете присоединиться к моему каравану. Если захотите. Если же нет, рано или поздно всё равно умрёте от чумы или голодных тварей. Стариков и детей лучше бросьте, они слишком слабы для долгого пути, а те из вас, что выживут, смогут завести новых. Впрочем, решайте сами.
Оставив мёртвый обугленный ствол позади, Туарэй ушёл в ночь.
Глава 2
Ретроспектива.
Небольшая восьмигранная комната была отделана тёмно-зелёным нефритом и вставками редкого белого опала; камень сверкал округлыми полированными формами в виде цапли, осетра, тигра, вепря, обезьяны, змеи, собаки и многих иных тварей, в которых мог превращаться местный хозяин. В центре пола был очерченный золотой каймой круг светло-зелёного малахита, а всё остальное пространство делилось на восемь равных частей, в каждой из которых помещалась большая триграмма. Стены залы украшали тростниковые циновки, служившие холстами для изящных пейзажей; на полах стояли восемь больших и безумно дорогих ваз, обладавших тысячелетней историей; массивные курильницы свисали с потолка, прямо с фигурной деревянной люстры, и истекали приторно-сладкими ароматами, делая воздух сизым.
В центре залы, на малахите стоял круглый стол, и по разные стороны его сидели двое: местный хозяин и его гостья. Он был тяжеловесен и рыхл, одет в халат из шёлка такого же белого, как и его собственная кожа; пальцы с длинными неухоженными ногтями сжимали металлическую трубку, набитую насварой, наркотический дым вырывался сквозь бурые зубы, лысый скальп матово поблёскивал. Восседал хозяин на массивном белоснежном троне, имевшем множество паучьих ног и несколько живых красных глаз — в спинке. Гостье досталось обычное, хоть и богатое кресло, слишком большое и мягкое для неё. Женщина была болезненно, смертельно худа, что подчёркивали чёрные облегающие одежды; лицо её воплощало
