Ивана Грозного был. Никто за ним не стоит и поддержки среди знати он не имеет. И ещё неизвестно как самозванец к его самоуправству отнесётся. Вот и боится боярин в отношении меня кардинальные меры принимать. Не по «чину» ему это. Озаботился, чтобы я из Кремля не сбежал, приказал стрельцам, чтобы приглядывали, и всё. Что со мной дальше делать, пусть царевич, когда в Москву приедет, решает.
Ну, что же. Сейчас проверим.
— Дело говоришь, — сделал я вид, что не заметил хамства стрельца. Видимо, меня уже окончательно со счетов списали, раз он к царю с непрошенными советами лезть осмеливается. — Только сначала к патриарху схожу, — выкинул я последний козырь. — Исповедоваться ему хочу.
А вот это сильно. Вон как мои конво… телохранители стушевались. Понимают, что я уже практически не жилец. А отказать православному перед смертью в исповеди — великий грех. Да и куда я денусь с подводной лодки? Патриарх в Успенском соборе службу ведёт. А это тот же Кремль. За пределы его стен не вырвешься.
— Как скажешь, государь, — вновь склонил голову десятник. — Исповедоваться тебе, и впрямь, не помешает.
И вот я иду, по Соборной площади к Успенскому собору и мысленно молюсь, каждую секунду ожидая удара. Мои конвоиры, молча, топали сзади, держась в паре шагов за спиной.
Страшно. Очень страшно вот так идти, буквально каждой клеточкой чувствуя перекрестье враждебных взглядов на своём затылке. Так и хочется оглянуться; не вынул ли десятник саблю из ножен, не вскинул ли кто из бородачей бердыш над головой? Очен хочется оглянуться! Так хочется, что мышцы от напряжения свело.
Вот только нельзя мне своим «телохранителям» страх показывать. Нельзя даже шаг ускорить, чтобы у них и мысли не возникло о возможности такого нападения. Так как соблазн слишком велик!
И пусть приказа меня убивать им Бельский не отдавал, но кто такой для них Бельский? Они подчинились ему лишь потому, что сами того же хотели. А тут…
А тут я иду впереди с неприкрытой спиной. И площадь практически пуста. Если кто из дворцовой челяди нас и заметит, то, издали отбив поклон, тут же в сторону сворачивает, стремясь поскорее с глаз скрыться. Чувствуют люди, что смена власти происходит. Вот и стараются не отсвечивать, чтобы самим ненароком не прилетело.
Так что, если я повод дам, о приказе могут и забыть. Особенно, если один из моих провожатых горячим сторонником спасшегося царевича окажется. Рубанёт с плеча по темечку, и поминай как звали. И то, что в той, прошлой жизни Фёдор ещё десять дней прожил, ни о чём не говорит. Он наверняка завтрашний бунт послушно во дворце дожидался, а меня вон к патриарху понесло. А значит, и сама История немного в сторону вильнула.
Не рубанули. Я остановился, с трудом разжав стиснутые зубы, перед дубовыми дверьми и, наконец, позволил себе обернуться.
Мои конвоиры перекрестились, застыв перед ступеньками храма, склонили головы, не смея идти дальше. Оно и понятно. Войти вслед за мной в храм, рискуя нарваться на проклятие обозлённого моим арестом патриарха, никому не хочется. Русь, конечно, не Запад и церковь здесь не так сильна, но приятного всё равно мало. Тем более, как я уже говорил, деваться мне всё равно некуда. Нужно будет, и в храме достанут.
— Мы здесь подождём, государь, — всё же поднял на меня глаза десятник. — Присмотрим, чтобы тебе никто помолиться, не помешал.
Присмотрят они. Ну, ладно, ждите. Я, собственно говоря, на это и надеялся. Мне в беседе с патриархом лишние уши не нужны. Это мой последний шанс со смертью в салки сыграть. Вот и попробуем из него по максимуму выжать.
* * *
— С чем пришёл, государь?
— Благослови, владыка, — целуя протянутую руку, разглядываю патриарха.
Так этот седой, немощный и почти слепой старик и есть мой единственный сторонник? Да, совсем плохи твои дела, Федька! С таким диагнозом долго не живут.
— С просьбой я к тебе, владыка, — начал я, когда мы уселись в кресла напротив друг друга. — Сам знаешь, самозванец на Москву идёт. Недалече уже.
— Бог того не допустит.
— Сам-то веришь в это, владыка? — патриарх от моих слов опускает голову. — Войско с ним.
— Москвичи расстриге ворота не откроют.
— Москвичи этого расстригу с хлебом да солью ждут. Спасшегося царевича в нём видят.
— То ложь!
— Ложь, — не стал я спорить с патриархом. — Вот только народ в эту ложь верит, — я сделал паузу и переходя к главному, тяжело вздохнул: — Настолько верит, что меня во дворце уже под замок посадили. К тебе вот на исповедь еле вырвался.
— Кто же посмел? — Иов после моих слов ещё больше ссутулился, чуть заметно затряс головой. — Как же стража такое допустила?
Я тяжело вздохнул, с грустью наблюдая за стариком. Совсем Иов плох. Как бы мой визит его раньше времени в могилу не свёл. А мне без его помощи никак. Мне без него можно сразу панихиду по себе заказывать.
— Богдан Бельский сейчас в Москве правит. Он и со стрельцами смог договориться, приставив за мной надзирать. Только дело не в том, что Бельский меня под стражу взял, а в том, что ему никто помешать даже не попытался! Все от меня отвернулись. Все прихода царевича ждут, — я запнулся, подбирая слова и, решившись, выдохнул: — Убьют меня, владыка. Как самозванец к Москве подойдёт, так и убьют. То, правда, сам знаешь.
— Знаю, — ткнул посохом в пол Иов. — Как придёт расстрига на Москву, навстречу выйду. Попробую усовестить.
Я, скептически улыбнувшись, посмотрел патриарху в глаза. Тот, не выдержав, отвернулся. Ну, да. Сам в то, что говорит, не верит. Не для того Отрепьев всё это затеял, чтобы победив, от задуманного отказаться. И мне это скоро наглядно продемонстрируют, если удрать, конечно, не успею.
— Что ты хочешь, государь? — прервал затянувшееся молчание патриарх. — Думаю, не жаловаться на свою судьбу, ты ко мне пришёл.
Ну, вот мы к самому главному и подошли. Сейчас очень важно старика убедить, что я не просто свою жизнь спасти хочу. Что спасаясь сам, я и своих будущих убийц от великого греха спасаю. Ну, и о собственной душе при этом думать не забываю. Только в этом случае Иов мою задумку одобрит и помочь согласится.
— Всё так, владыка. Не
