мнения» и не скрывает. Вслед за Дьюи Липпман повторяет: иностранные языки, которых мы не знаем, кажутся бормотанием. Примерами такого же порядка являются крестьянин в городской толчее, человек, не видевший моря, на корабле, невежда в спорте, впервые попавший на стадион.
Кто же распутывает темную и неясную ситуацию? Как человек получает и проверяет правильность отражения объективной действительности?
Правильный ответ на этот вопрос дают материалисты: практическая деятельность людей, с помощью которой человек доказывает объективную истинность своих знаний.
Прагматисты, как известно, в практику вкладывали другое понятие — истинно все, что удобно, полезно. Темная и неясная ситуация решается путем «введения определенности и четкости различия», «устойчивости или стабильности смысла». Сам человек не может разобраться в неразберихе. Поэтому он вначале должен определить что-то, а потом уже видеть это. И видит это человек в стереотипизированной форме. Только стереотипы, по мнению Липпмана, вносят порядок в «шумящую неразбериху».
В практике буржуазной пропаганды искажение фактов, изобретение разных приемов дезинформации — не новое средство идеологического воздействия. В работе Липпмана мы фактически имеем дело с попыткой придать основным положениям буржуазной пропаганды видимость науки.
Вернемся к примеру с островитянами. Собственный опыт человека, его восприятие заменены информацией, которую он черпает из газетных сообщений. В дальней-щем сообщение о событии предстает как продукт двух компонентов: кто знает и что известно. А факт как сердцевина сообщения поставлен в прямую зависимость от навыков восприятия, то есть человек вначале что-то определяет, а затем уже видит. Определение же события базируется на моделях-стереотипах, которые пробуждаются стимулами, воздействующими на чувства человека. Не реальность, не интересы человека, а иллюзорные стереотипы определяют, какие группы фактов должен видеть человек и в каком свете. Получается, что различия между оценками факта рабочим и капиталистом сводятся в основном к «различию восприятия», к «различию версий фактов».
Безусловно, восприятие фактов рабочего и капиталиста различно, но дело не в том, что они имеют «свою версию фактов», а в том, что бытие рабочего и капиталиста определяют и их сознание.
Признавая силу идей социализма, Липпман автоматически сводит идеологию к простейшим элементам социальной психологии — стереотипам. В дальнейшем речь идет о простых перестановках — марксизм предстает как сумма нелогичных представлений, не обладающих якобы никакой научной ценностью. И не случайно Липпман писал, что необходимо оперировать не идеями, а стереотипами, так как фактически идеи сведены, вернее заменены, «меняющимися воображениями, репликами, подражаниями, аналогиями, искажающимися в индивидуальном сознании». Поэтому, делает заключение автор, «нет необходимости в том, о чем писал Карл Маркс в „Капитале“». Простая перестановка и причины одинаковых «политических привычек» изыскиваются не в социально-экономических условиях, а в стереотипах. Последние же рассматриваются как средство защиты позиций американского капитализма в обществе. Буржуазные идеологи видели угрозу «моральному кодексу и философии Запада» в «обобществлении имущества», в классовых интересах рабочих. Поэтому-то Липпман и предлагал защищать с помощью американизма принцип свободы частного предпринимательства.
Особое внимание было уделено разработке различных стимулов, которые призваны защитить мир капитала, объединить вместе рабочих и капиталистов под знаменем эмоциональных стереотипов, создать на основании иллюзорных представлений «коалицию», которая направляла бы чувства не на критическое рассмотрение явлений общественной жизни.
Как мыслился этот механизм?
Предположим, отмечал Липпман, что один человек выступает против Лиги наций, другой ненавидит господина Вильсона, третий боится рабочих.
Как их объединить?
Необходимо найти «общий символ, который составлял бы антитезис тому, что все они ненавидят». В качестве подобного стимула предлагается американизм.
Для первого он должен означать предотвращение изоляционизма Америки; для второго — отказ от политики, которая противоречит его представлениям о том, каким должен быть американский президент; для третьего американизм будет означать сопротивление революции. Таким образом, американизм был призван стать «общей связью, общим чувством».
Буржуазные пропагандисты получили определенный рецепт. Провозглашайте американизм, прогрессивизм, закон, порядок, справедливость, человечность, обставляйте их эмоциональными призывами, дабы «соединить эмоции конфликтующих фракций». Стимул призван вызвать реакцию симпатии и не допустить обсуждения «специфических программ» конфликтующих партий.
Основные теоретические положения буржуазной науки о пропаганде — «путаница и смятение» человеческого мышления — отражали бессилие буржуазной идеологии в объяснении характера общественного процесса. Отказываясь от научного познания мира, империалистическая идеология обращается к идеализму, проповедует беспомощность человеческого разума. И в большинстве буржуазных исследований по вопросам пропаганды красной нитью проходит тезис о «путанице и смятении в мышлении современного человека», а буржуазные идеологи переносят внимание с содержания на методы пропагандистского воздействия.
Буржуазная идеология нуждается в различных средствах самоприукрашивания. Процесс установления контроля над поведением трудящихся предполагает маскировку конечных целей буржуазной идеологии, маскировку эксплуататорской сущности капитализма.
С другой стороны, не надеясь на привлекательность своих идей, буржуазные теоретики строят расчеты проникновения в сознание людей с помощью психологических приемов. Один из главных приемов состоит в том, чтобы, играя на человеческих эмоциях, разжигая их различными средствами воздействия, воспитать чувства страха перед идеями социального прогресса, абстрагировать индивид от окружающего мира психологической атакой.
В одном из первых определений пропаганды Института по исследованию пропаганды говорилось: «Пропаганда — это выражение взгляда или действий индивида или группы, обдуманно рассчитанных на оказание влияния на мнения или действия других индивидов или групп в соответствии с заранее определенными целями».
Цель пропаганды состоит в подчинении поведения людей заранее определенным целям. И во имя достижения целей, которые определялись монополиями, буржуазной пропаганде вменялось в обязанность меньше вдаваться в характер целей, их смысл, а больше обращать внимания на методы воздействия.
Профессор Принстонского университета Г. Чайлдс, профессор Йельского университета Л. Доуб в своих определениях подчеркивали именно эту задачу пропаганды. Чайлдс видит цель пропаганды в том, чтобы преднамеренно влиять на взгляды людей, Доуб считает необходимым влиять на индивид, направлять поступки людей на определенные цели, невзирая на то, что «общество рассматривает эти цели как ненаучные или сомнительные».
В книге У. Олбига, которая тоже называется «Общественное мнение», основная цель пропагандистского воздействия состоит в упрощении «представлений об общественных явлениях», в сведении сложных явлений общественной жизни к иллюзорным стереотипам. Во имя этого пропаганда призвана обращаться к эмоциям, идти на преувеличения и искажения, избегать аргументов во имя достижения намеченного результата.
Ставя перед пропагандой задачу стандартизации явлений общественной жизни, обращаясь к психологической обработке масс, буржуазные идеологи разоружают людей не только идеологически, но и психологически, эмоционально. К ним обращаются как к роботам, машинам, живущим только стандартами, воспитывают у них страх перед идеями прогресса и тем самым отрывают человека от передового, светлого, замыкают его в узкий круг личных переживаний, в мир страхов и грез, где нет места подлинному удовлетворению моральных запросов, воспитанию чувств прекрасного.
Итак, направлять поступки людей, их действия по определенному идеологическому
