церкви в городах было значительно выше среди среднего класса, чем среди рабочего класса»[50].
В целом выводы Маклеода в отношении периода высокой религиозности британского общества, упадка веры и определения высшего среднего класса и низшего среднего класса как носителей наибольшей религиозности, на наш взгляд, вполне убедительны.
Рассматривая историю викторианской эпохи в широком плане, отметим, что это было время, когда промышленный переворот, начавшийся в последней трети XVIII в., приобрел всеобъемлющий характер[51]. В 1825 г. на северо-востоке Англии была открыта первая в мире железная дорога на локомотивной (паровой) тяге, предназначенная для пассажиров. В том же году началось строительство лондонского метрополитена. В учреждениях и королевских дворцах свечи постепенно вытеснялись электрическими лампочками, парусники уступали место судам с паровыми двигателями. Возникли новые промышленные районы, развивалось крупное промышленное производство, вчерашние крестьяне становились рабочими.
Современник этих лет, выдающийся английский писатель Ч. Диккенс, наблюдавший эти крутые перемены в экономике, был глубоко озабочен тем, что растущее машинное производство меняет порядок во всех сферах общественной жизни. «Нельзя позволить, – заявлял он в одной из своих речей, произнесенной в 1844 г., – чтобы те, кто дни и ночи приставлен к машинам, сам превратился в машины»[52]. Спасение этих людей писатель видел в осознании ими того, что «они творение рук Создателя» и сами являются его образом и подобием. Религиозность, выражавшаяся публично в воскресном посещении храма, как и почитание монарха, вопреки всему оставалась традицией.
К интересному и вполне обоснованному выводу пришел в связи с этим ректор одного из колледжей Оксфордского университета, исследователь английского характера и нравов Аза Бриггс. История и литература, по его мнению, способствовали тому, что англичанин «сросся со своей историей». «В результате, – пишет Бриггс, – “традиция” и “прогресс” пришли к согласию. Этот союз спас Англию не только от революции, но и от тирании с ее невероятными идеями… Англичанин избежал того, чтобы вырывать с корнем традиции, которые были органичны для развития общества, культуры и конституции, и, как следствие, старые формы наполнялись новым содержанием»[53]. В понятие традиции Бриггс включает и религиозность жителей Туманного Альбиона.
Итак, религиозность общества, на наш взгляд, была важным фактором, благодаря которому Англия избежала революций, бушующих на континенте, и сохранила традиции, чему способствовало и ее островное положение.
Глава 3
Социальные функции церквей в сфере благотворительности и просвещения. Источники секуляризации британского общества
Все британские религиоведы сходятся в том, что во второй половине XIX в. религия, помимо ее умиротворяющей роли, подвигла духовенство на выполнение важных социальных функций, касающихся благотворительности и просвещения населения. Уже упоминавшийся английский ученый Э. Норман в своем исследовании особо подчеркивает, что со времен Средневековья церкви были вовлечены в социальную деятельность. «В XIX столетии, – отмечает он, – Англия отличалась не только тем, что ее духовенство занималось социальной работой, но и тем, что на этом поприще происходила подготовка общественных деятелей (public men), которые в будущем могли использовать свой опыт в различных областях жизни. Церковные приходы содержали приюты для больных, клубы для молодежи, мастерские по пошиву одежды, опекали сирот, спасали бродяг от падения на дно общества, создавали школы – все это происходило под руководством священника. С возникновением обширных трущоб в индустриальных центрах духовенство было первым, кто обращал внимание общественности на ужасающую жизнь людей в этих условиях»[54].
Суждение Нормана можно считать обоснованным. В среде духовенства как наиболее образованной части общества нередко формировались общественные деятели, прославившиеся в социальной сфере.
Маклеод рассказывает о специальных церковных миссиях, которые направлялись в беднейшие районы городов, чтобы обеспечить рабочих-прихожан церкви едой или дешевой одеждой. При этом он обращает внимание на характерную черту многих рабочих – чувство собственного достоинства, которое побуждало их отказываться от подобной помощи. Каждый из них, по убеждению Маклеода, стремился исключительно своим трудом обеспечить семье достойный уровень жизни[55]. Не случайно русский писатель и историк Н.М. Карамзин, путешествуя в 1790 г. по Англии, отметил: «Замечено, что они (англичане. – Г.О.) в чужих землях гораздо щедрее на благодеяния, нежели в своей, думая, что в Англии, где всякого роду трудолюбие по достоинству награждается, хороший человек не может быть в нищете, из чего вышло у них правило: “Кто у нас беден, тот недостоин лучшей доли”, – правило ужасное! Здесь бедность делается пороком! Она терпит и должна таиться!»[56] Явное порицание со стороны писателя. Англичане же, воспитанные в уважении к труду и уверенные, что именно труд обеспечивает им благо на небесах, и не помышляли об осуждении.
Впрочем, в некотором противоречии с указанным наблюдением тот же Карамзин, воссоздавая картину социокультурной жизни в Соединенном Королевстве конца XVIII в., писал: «Англичане любят благотворить, любят удивлять своим великодушием и всегда помогут несчастному, как скоро уверены, что он не притворяется несчастным. В противном случае скорее дадут ему умереть с голода, нежели помогут, боясь обмана, оскорбительного для их самолюбия»[57]. Таким образом, жесткость к ленивому и обманщику и великодушие к несчастным гармонично сочетались в характере островитянина.
Британские историки отмечают, что вплоть до начала XX в. благотворительность и филантропия, исходящие от частных лиц или небольших общественных организаций, оставались наиболее действенными формами борьбы с социальными проблемами в Королевстве. В XVIII–XIX вв. многие британские семьи различного материального достатка отдавали 1/10 часть своих доходов на благотворительные нужды. По статистике, в 1890 г. семья из среднего класса тратила на благотворительность больше, чем на любые другие статьи расходов, за исключением питания. До последней трети XIX в. благотворительная деятельность проходила стихийно, по инициативе одного человека или группы лиц.
Известный британский религиовед, этнолог и культуролог Джеймс Фрэзер констатировал: «В 1861 г. в Лондоне функционировали по меньшей мере 640 благотворительных организаций, к которым в течение 1880-х гг. добавилось еще 144 объединения. Их годовой финансовый оборот составлял около 2,5 млн фунтов стерлингов. Причем эта сумма не включала единовременных пожертвований отдельных людей. Все эти многочисленные благотворительные организации и отдельные филантропы действовали по собственному усмотрению, не были связаны между собой, не вели учет проведенной работы и не анализировали ее результаты»[58].
Попытку упорядочить благотворительность впервые осуществил шотландский религиозный деятель, ученый-богослов, профессор, экономист, деятель пресвитерианской Шотландской церкви Томас Чалмерс (Thomas Chalmers). В результате разногласий с деятельностью официальной церкви он создал Свободную Церковь Шотландии, которая благодаря его организаторским способностям стала второй по влиянию конфессией в Шотландии. В своей практической деятельности Чалмерс пытался ввести принцип избирательности. Так, в одном из бедных приходов Глазго с 1819 по 1823 г. он организовывал помощь бедным, исходя из тщательного предварительного изучения социальных
