10 рублей, 2 рубля и два полтинника. Самый последний был 2011 года.
— Ничего, на крайний случай сойдёт, ещё даже лучше устроимся, — бормотал Миша.
— Ты о чём это, — так и не понимая сюжета притормаживал Костя.
— Да вот о чём, — Миша передал съестную композицию Косте. Костя со вчера ничего не ел и, ничего не подозревая, начал с удовольствием жевать ржаной хлеб.
— Ничего странного не замечаешь? — ехидничал Миша.
— Нет, очень вкусно, — еле ворочая языком ответил Костя.
— И газетку заодно почитай, — продолжал Михаил.
Костя посмотрел на газету, проглотил хлеб и начал читать «гарнизоннаго полку Подпоручикъ КолодкинЪ ПоручикомЪ и с мундиромъ, а за свыше 20-лътнюю службу сЪ опредѣленіем на инвалидное содержаніе».
— Какой-то старославянский трэш, — зарисовался крутым Костя.
— Так вот, Константин, теперь этот трэш — твоя действительность, — глядя прямо в глаза Косте, немного жёстко ответил Михаил.
— Как?
— А вот так, не надо было монеты мыть водой старинные в лесу. Мы с тобой в одна тыща осемьсот четвёртом году от Рождества Христова, — повторил говор девочки Миша, — так что давай теперь ототрём водой одну монету 2011 года и свалим обратно домой.
Настал черёд столбенеть Косте.
— С чего ты взял что мы в 1804 году?
— Просветили тут, пока ты спал.
— Да они тебя развели, как молодого, — Костя никогда не позволял себе ранее такой дерзости в разговорах с Мишей и сам удивился своей смелости.
Миша на это и ухом не повёл и, увидев Машу, жестом её подозвал, — Маш, подь суда, пожалста.
Маша радостно подскочила и спрятала руки за спину.
— Скажи ему, какой сегодня год, — торжествующе заявил Миша. Маша повторила слово в слово.
— Хорошо, а какой сейчас государь-император? — каверзно спросил Костя.
— Александр Павлович, император и самодержец всероссийский, — бодро отрапортовала девочка.
— А какой он по номеру?
— Какому номеру, нет у него номера никакого, — озадаченно удивилась Маша.
— А вот и есть! — он Александр Первый, — радостно «поймал» её Костя.
— Слышь ты, доктор Ватсон, — вмешался Миша, — откуда ей знать что он первый, если второго ещё не было.
— A ну да, — сконфузился Костя, — а с какого года он на царствовании?
— Три года где-то, — неуверенно ответила Маша.
— Больше, — донесся старческий голос из окна кухни, — они в марте осемьсот перваго года короновались, а сейчас уже сентябрь осемьсот четвёртаго. Три с полтиной года уже как правют.
Костя скис окончательно.
— Уотсон, — тихонько сказал он.
— Чего? — не понял Миша.
— Не Ватсон, а Уотсон, — так же тихо продолжил он.
— Слушай меня, умник, это Эмма Уотсон, а он Ватсон, понял? — уже начал выходить из себя Миша. — Давай сюда свой полтинник и пошли на сеновал.
Костя обречённо вздохнул, протянул Михаилу монету и побрёл за ним в сарай.
В сарае Миша достал рюкзак, оттуда новую пластиковую бутылку воды и, резко крутанув крышку, начал поливать водой полтинник. Ничего не произошло. Тогда он дал бутылку и монету Косте и заставил его сделать тоже самое. С тем же результатом. Всякий раз Миша выскакивал на улицу и смотрел, не изменилось ли что-нибудь. За этими событиями с живым интересом наблюдали все три жительницы дома. Когда ещё увидишь таких странных монахов. Будет о чём посудачить с соседями. Вдоволь набегавшись и поняв, что чуда не будет, Миша допил бутылку и уныло опустился на сено. Костя подобрал пустую пластиковую тару и молча, засунув её себе в рюкзак, сел рядом.
— Таки Уотсон, — как бы промеж чего проговорил он.
Миша набрал было воздуха, изобразил, как он сейчас что-то такое ответит… но передумал, выдохнул, махнул рукой и отвернулся. Костя же продолжал:
— Слушай, может не так всё и плохо. Давай походим, посмотрим, как люди живут, монахов люди не обидят, у нас местный рубль есть, на эти деньги месяц двоим жить можно, а пока мы походим и подберём себе, где и как будем обживаться.
Миша удручённо молчал и Костя добавил:
— Давай дойдём до Видеева, раз нас туда послали, положим там стенку, и, может, тогда ситуация поменяется.
При упоминании о Видееве и стенки Миша как-то ожил. Предложение почему-то однозначно его устроило. В жизни вновь появилась цель. В нём проснулся сержант ВДВ, он воспрял и чётким голосом скомандовал:
— Так, доедаем это всё, собираемся, и выход через десять минут. Вопросы?
— Нет вопросов! — так же чётко подыграл ему Костя.
Поделив хлеб и перелив часть молока в в пластиковую бутылку, они всё доели и допили, поблагодарив хозяев, попробовали расплатиться рублём. Те на них замахали руками, сказали что сроду таких денег не видали, что сдачи и в помине не будет и что с монахов вообще деньги брать грех.
— Лучше как дойдёте до Видеево, помолитесь за раб божьих Марию, Наталию и Евлампию, — заключила бабушка и перекрестила обоих. Те поясно поклонились, взяли свои чёрные рюкзаки и вышли на дорогу к Теньшушево. Отойдя метров сто, Костя обернулся и помахал женщинам рукой. Те ответили тем же.
— Штанишки мне их понравились, хорошие, плотные, качественная мануфактурка… Дай Бог им здоровья обоим, — задумчиво произнесла бабушка и пошла в дом.
Иже. Теньгушево
Село встретило их утренней деловитостью и суетой. Снующие туда и сюда коровы, куры, подводы и собаки создавали густой туман деятельности, который сразу захватил умы путников. Больше всего суетился Костя:
— Так, надо деньги поменять, еды какой купить и найти попутную подводу до Старова, чего ноги-то бить, — деловито осматривал он окрестности в поисках пользы.
Как обладатель серебрянного рубля, он чувствовал себя не меньше чем шах персидский, то и дело прицениваясь ко всему. Мишу это заметно раздражало, и он уже начал подумывать, а не заиметь ли ему собственные финансы. Прохожий, на вопрос где купить всяческой снеди (слово это Костя подслушал утром у хуторянок) указал им на Фёдорову лавку, до которой было «рукой подать». Пока они подавали к ней рукой, Костя чуть было не купил проходящего мимо гуся.
— Что ты с ним делать будешь, Паниковский, — остановил его вовремя Миша, — ты же ни готовить его, ни даже ощипать или опалить не сможешь.
— Опалить? — возможная рецептура приготовления гуся повергла Костю в смятение.
Подойдя к лавке, Миша решил в неё не заходить, а отправить туда Костю одного — так он ему надоел за утро своим мельтешением. Сев рядышком на лежащее возле стройки бревно, он наблюдал за работой каменщика. Мысленно отмечая ошибки, которые тот делает, а также ту небрежность, с которой он кладёт кирпич, Костя сделал вывод, что сам без работы тут не останется. Это его приободрило, и он продолжил наблюдать. Справедливости
