бы он ни шел, дожидаясь его иногда по два часа на улице около того дома, куда он ходил давать уроки. Но Нильский влюбился скоро в Коркину, и Жернова целый год страдала, рассказывая всем, кто к ней хорошо относился, про свою неудачную любовь. С VI класса она живет уже своим трудом и отдает всегда последние деньги во время сборов на какое-нибудь «хорошее дело».
Первый стал ее развивать Нильский. Через два месяца знакомства с ним она обстригла свои черные волосы, и теперь непокорные короткие вихры придают ее физиономии совсем мужской вид.
— Ну, как хотите, — говорила она: — я и одна поеду. А то поедемте.
Я рассердился. „Зачем она зовет меня ехать вместе? Она знает же, что Саша ревнует и, кажется, знает даже, что мы разошлись.“ —думал я.
— Ну, а когда же вы снова в университет? — спросила она, заметив, должно быть, что я рассердился.
— В будущем году, — ответил я резко.
— Ну, что вы сердитесь? Я ведь не виновата, если вы и вправду рассорились с Сашей.
— А убирайтесь к черту! — крикнул я со злостью.
— Ну прощайте! — сказала она побледнев, и, взяв со стола книгу, пошла к двери.
20 июля.
Неужели Саша думает, что я люблю ее только, как женщину? Я всю жизнь скучал, и Саша своею любовью заполнила какую-то непонятную тяжелую пустоту моей жизни.
Саша явилась первым человеком, который меня полюбил и понял. Я мечтал о научной деятельности, а на этом поприще более, чем где бы то ни было, — homo homini lupus, и Саша была бы для меня единственным товарищем.
Со временем я потеряю, может быть, общество, которое мне так дорого, расстанусь с милой интеллигентной молодежью, и мне опять придется жить среди холодного, лживого общества, в котором я вращался до поступления в университет; и тогда Саша заменила бы мне это дорогое общество, — с ней я мог бы поговорить так открыто и просто как говорю теперь с моими товарищами. Я напишу ей письмо.
Дорогая Саша!
Я жду твоего ответа. Я жду, когда ты попрежнему теплой лаской встретишь меня. Я не жду, что ты скажешь «нет» Я не верю, не верю, не верю, что ты разлюбила меня.
Пойдем вместе к нашей цели! Может быть, борясь за существование, придется нам переносить страдания, но эти страдания только создадут в нас больше благородных чувств, и еще с большей энергией будем мы стремиться к нашей цели.
30 июля.
Сейчас, перечитывая свой дневник, я вздрогнул, когда прочел в одном месте «все равно пуля окончит ее жизнь» — у меня мелькнула мысль убить Сашу, если она 20-го августа скажет, что не любит меня.
Но за что? За то, что она бросает меня? За то, что она, может быть, любя говорит «не люблю»? Да разве она неправа? А дети и работа ради куска хлеба не поставят ли преград для ее стремлений к образованию, когда и без этих препятствий современной женщине трудно строить свою жизнь не по обычному шаблону. Современная женщина, ищущая новых форм даже для своей личной жизни, имеет право нарушать свои обеты, данные под влиянием чувства. Саша виновата только в том, что скрывает настоящие мотивы своего отказа. Но она еще недостаточно развита для того, чтобы оправдывать свой поступок, поставив его в зависимость от современных условий, и потому она неизбежно будет аргументировать свой отказ словами «не люблю», краснея при мысли, что могут быть обнаружены настоящие мотивы: считая свой поступок личным поступком и потому безнравственным.
Ее нельзя винить, хотя при чем тут вина? Смутно желая ее убить, я и не хотел ее наказать, а просто хотел хоть таким путем войти из моего мучительного состояния. Как пошло и глупо подобное желание! Ни один сколько-нибудь мыслящий человек не сделает этого.
15-го августа.
Сегодня я получил письмо.
«Что я сказала в мой последний приезд не было ошибкой. Я проанализировала себя и вижу, что то, что было, не будет вновь, да и было ли когда-нибудь, не знаю, но теперь нет и не будет. Все решено, продумано, сомнений нет. Не знаю, имею ли я право писать все это в письме, но все это уже известно. 20-го августа будет тот же ответ. Между нами все кончено, и надеюсь, мне никогда не придется повторять это мое окончательное решение.»
С.
„P. S. Видеться ли нам или нет? Я думаю, что нам лучше не встречаться.
С. К.
Все кончено...
16-го августа.
Все кончено. Я должен с Сашей расстаться. Что-ж? видеть, как у нее постепенно создается симпатия к другому? Нет, лучше одиночество! Надо бежать, дальше бежать от нее. И зачем я ее полюбил? Зачем-она так скоро разлюбила меня?
Завтра, скучая, я могу пойти к кому угодно. Я могу видеться со всеми людьми, которые еще должны сначала познакомиться со мной, а потом может быть, поняв меня, они будут мне сочувствовать, а с Сашей, с единственным близким мне человеком из этих сотен людей, с которыми мне приходится встречаться, я не могу видеться, не могу говорить!
Мне тяжело будет видеться с Сашей. Я люблю ее, но почему же она не хочет «встречаться>? Она боится, что я буду мешать ей любить другого? Да, ее будут любить. Я вложил в нее все, что имел лучшего, и ее будут любить за то, что я в ней создал. Ее будет целовать другой...
20-го августа.
Саша не приехала. Она очевидно хочет показать этим, что я ей вовсе не дорог.
26-го августа.
Сегодня в 7 часов вечера звонок. Я отпер. Саша нерешительно вошла ко мне в комнату, говоря: — я пришла сказать то же, что и писала. Николай Васильевич.
— Отчего ты называешь меня Николаем Васильевичем?
— Я называю так при всех, как называю и теперь. Я ничего не ответил, взял гитару и стал играть а Саша села на единственный стул, не раздеваясь, в шляпе и калошах.
Молчание.
— А я читала Дарвина летом. Он совсем не показался мне трудным.
— Ты много прочла?
— Двести страниц.
Я смотрел на ее милое лицо. Мне хотелось подойти к ней, как раньше, обнят и поцеловать. Она продолжала что-то говорить, но, подыскивая такие выражения, в которых при обращении ко
