– Великая Зона… – пробормотало чудовище. – Он же не переживет этого… Не надо ему это…
Но в то же время в его голове, изуродованной кошмарной мутацией, зрело понимание – если он сейчас уйдет, то никогда не простит себе этого. Кому, как не ему, было знать, что муки совести намного страшнее смерти. Умирая, страдаешь недолго. А когда тебя грызет изнутри осознание, что ты мог, но не сделал, – вот это по-настоящему страшно.
Обожженный гигант шагнул к ближайшему автоклаву и мощным ударом громадной руки сшиб с него стеклянную крышку. После чего, схватив ее наподобие совка или большой лопаты без ручки, шагнул к луже горящего напалма.
Немыслимый жар ударил ему в лицо, но монстр лишь зло усмехнулся:
– То, что уже прожарено, сгореть не может, – проревел он – и, зачерпнув крышкой горящий напалм, плеснул его на автоклав.
Получилось не очень – вязкая субстанция прилипла к оторванной крышке, но какая-то часть жидкого пламени все-таки попала на автоклав. При этом оторванная крышка из бронестекла мгновенно нагрелась, став горячей, словно раскаленная сковородка.
– Хорошо! – проревел гигант, руки которого уже трещали от жара – это лопалась обуглившаяся кожа на ладонях.
Но ему, похоже, было на это плевать. Раз за разом он зачерпывал напалм, швыряя его на автоклав, пока тот не оказался залитым огнем на две трети – и отбросил растрескавшуюся от жара крышку, лишь когда на табло цифра сменилась на «97 %» – и почти сразу превратилась в «100 %».
Тогда монстр со всей силы ударил ногой по автоклаву.
В другое время, возможно, стальной сапог и не причинил бы вреда гробу, сделанному из толстого бронированного стекла. Но сейчас он был раскален, и потому удара хватило для того, чтобы вдоль боковой стенки автоклава зазмеилась глубокая трещина.
Гигант с трудом оторвал от ладоней крышку, облепленную огнем, так как она неслабо приварилась к его рукам.
И ударил снова. Когда же от невыносимого жара и страшных ударов автоклав начал разваливаться, шагнул прямо к пылающему стеклянному гробу и выдернул из его недр существо, еще меньше, чем он, похожее на человека.
Тело существа было как у подростка, занимающегося легкой атлетикой: сухие мышцы, обвивающие щуплое тело словно лианы. А вот голова, полностью лишенная волос, – это было зрелище не для слабонервных.
Маленький рот, небольшой нос – все это могло принадлежать и человеку. Как и слепые глазницы, затянутые кожей. Правда, из них росли щупальца – длинные, сантиметров под двадцать, похожие на торчащие хвосты двух змей, прогрызших себе дорогу в голову существа.
А над этими щупальцами были глаза…
Один глаз большой, в середине мощного лба. Два поменьше – по бокам от него. И сверху в два ряда – еще шесть! И под каждым из них – небольшое щупальце, раза в два меньше самых нижних.
Гигант успел отойти от горящего автоклава лишь на несколько шагов, когда все девять глаз существа разом открылись.
– Где… она? – с трудом проговорил многоглазый мутант.
Гигант молчал.
Слегка замутненный взгляд девяти глаз почти мгновенно стал осмысленным. И – страшным. Настолько, что гигант не выдержал и отвел взгляд.
– Харон, где она?!!! – закричал мутант, и показалось на мгновение, что от его вопля испуганно присело, приникло к бетонному полу ревущее пламя, словно пытаясь спрятаться…
– Ее больше нет, – глухо сказал гигант по имени Харон.
И внезапно отлетел в сторону, словно в него в упор выстрелила невидимая пушка.
А многоглазый мут уже бежал к автоклавам, и от взгляда его мгновенно почерневших глаз разлетались в стороны напалмовые лужи, шлепаясь о стены и растекаясь по ним огненными кляксами.
Мутант же подбежал к автоклаву, внутри которого не осталось ничего, кроме черной лужи и грязного серебристого скелета, замер на мгновение – и застонал, завыл так, что любому живому существу захотелось бы немедленно оглохнуть, лишь бы не слышать этого душераздирающего стенания…
Но гигант оказался крепким малым. Хоть и ему стало не по себе от вопля мутанта, но он, поднявшись на ноги, нашел в себе силы подойти и положить свою лапищу на плечо убитого горем многоглазого существа.
– Крепись, Фыф, – сказал он. – Нужно уходить. С минуты на минуту рухнет потолок.
– Плевать, – проревел мут по имени Фыф. – Я удержу его силой мысли! Я должен остаться с ней!
– Ты же видишь, Насти больше нет, – терпеливо произнес Харон.
– Почему?! Почему ты спас меня, а не ее?!!
Когда тот, кто убит горем, задает вопросы – ему не нужны ответы. Ему нужен выброс эмоций… и тот, на кого можно свалить вину за произошедшее. Харон прожил слишком длинную жизнь для того, чтобы не знать этих простых вещей.
А еще он знал, что шамы из мира Кремля умеют не только создавать туманы, но и обладают ужасающей ментальной силой. Например, высшему трехглазому шаму ничего не стоит лишь представить, как живое существо разваливается на куски, – и это произойдет на самом деле. А когда тех глаз девять, то, наверно, достаточно одного неловкого движения мысли, всплеска отчаяния, и вся эта лаборатория будет погребена под тоннами бетона, находящегося над ней.
Поэтому Харон не стал отвечать, а лишь коротко, но сильно треснул кулаком по лысой макушке мутанта. А потом подхватил на руки обмякшее тело Фыфа и ринулся прочь из помещения, у которого предательски потрескивал потолок, грозя обвалиться с минуты на минуту.
* * *
Бег – дело хорошее. Особенно высокоинтенсивный, когда за тобой гонится стая кровожадных мутантов, которых только что одурачили. И лишний жир сжигает, и сердце тренирует – главное только, чтоб оно из груди не выскочило через рот. И размышления дурацкие из башки подобный бег вышибает тоже. Когда несешься вот так, сломя голову, жить охота прям до одури. Это потом придут тупые мысли на тему, зачем я небо копчу, и нафиг мне сдалось это мое Предназначение, и вообще на кой оно все мне надо…
А когда бежишь вот так, на скорости, предельной для человеческого организма, то точно знаешь – надо. Ох как надо! Потому что очень не хочется чувствовать, как десятки слюнявых пастей раздирают тебя на аппетитные кровоточащие фрагменты.
Мы неслись сквозь полумрак подземного коридора, едва рассеиваемый потолочными «вечными лампочками», рискуя споткнуться о выбоины в полу, которых было множество, и свернуть себе шею. Но, к счастью, впереди становилось все светлее. Правда, свет тот был немного неестественный – голубоватый и мерцающий.
И когда мы наконец добежали до его источника, то поняли – нет, не к счастью нам подарила Зона это освещение. А к большой беде…
Перед нами лежала аномалия. Огромная, занимавшая все пространство от стены до стены коридора. И вперед – метров на десять. Признаться, «ведьмина студня» таких размеров я еще не видел.
Эта жидкая гадость любит скапливаться в подвалах и подземельях. «Студень» имеет свойство размягчать плоть и кости живых существ, имевших глупость прибежать на ее мягкий, приятный глазу свет – и шагнуть в это озеро, которое гипнотически манит к себе, затягивает ритмичным мерцанием язычков голубоватого пламени, вырывающихся из него.
