продавая футболки и другие сувениры с портретами Алекса, я также взаимодействовала с различными сообществами, изучающими птиц». Поступали в фонд и частные пожертвования от «друзей Алекса». Всё это помогало продержаться, пусть и на скудном пайке, в случае перебоев с грантами. Впрочем, ни Алекс, ни сама работа никогда не страдали, все лишения приходились на долю Айрин.
Несмотря на все трудности, работа успешно продвигалась, и это было главное. Показательно, что даже Глава 4, названная «Алекс и я – скитальцы», говорит лишь мимоходом о материальных и организационных трудностях (как можно было бы ожидать, судя по заголовку). На самом деле она вся наполнена описанием тех научных проблем и трудностей, которые стояли не только перед ней, но и перед исследователями «говорящих» обезьян, и перед всеми сторонниками гипотезы о наличии у животных зачатков мышления. В этой главе рассматриваются прежде всего доказательства главной гипотезы, которую выдвинула Айрин, – свидетельства того, что попугаи жако не только могут произносить слова, подражая человеку, но понимают, что эти слова значат. Об этом свидетельствовали многочисленные эксперименты по строгим научным методикам, результаты которых Айрин повторяла до тех пор, пока не добивалась их статистической достоверности. Эти результаты описаны в ее научных статьях и в монографии «The Alex Studies: Cognitive and Communicative Abilities of Grey Parrots» (1999; 2002; 2013). А в настоящей книге («Alex and me») Айрин подробно описывает наблюдения, т. е. случаи, в которых эти способности попугая проявлялись спонтанно. В современной науке такие отдельные наблюдения не принято рассматривать как доказательства наличия тех или иных когнитивных способностей. Как пишет Айрин, «наука “любит” цифры». Однако и такими наблюдениями пренебрегать нельзя, т. к. они могут подсказывать способ экспериментальной проверки или подтверждать факты, уже полученные в эксперименте. Собранные в книге А. Пепперберг примеры такого рода представляют большую ценность, о чем свидетельствуют приведенные выше, а также и следующие эпизоды. Запись в лабораторном журнале:
Алекс определенно понимает значение слова «по» (‘нет’)! К этому моменту он увлекся жеванием пробок. В тот августовский день он явно хотел, чтобы ему давали пожевать только лучшие пробки. Я дала ему новую пробку. Он с удовольствием разжевал ее за несколько минут. Когда от пробки осталась треть, он бросил ее. «Пробка», – сказал он.
«У тебя есть пробка, Алекс», – сказала я.
«Нет!» Он взял кусочек пробки и стал катать ее по полу. Если бы он был человеком, я бы добавила, что делал он это с презрением.
«Пробка!»
Я дала ему кусочек пробки, хорошего размера, но не целую пробку. Он схватил ее, бросил мне ее назад. И повторил еще более требовательно: «Пробка!» Он перестал кричать только тогда, когда я дала ему новую пробку.
«Это происходило всё утро», – написала я. Я хотела научить его понимать слова и выражать свои желания. Кажется, я в этом преуспела (см. наст, изд., с. 132–133).
Выше уже упоминалось, что по собственной инициативе Алекс копировал высказывания окружающих. В Главах 4 и 5 автор рассматривает эти факты особенно подробно на наиболее показательных примерах, когда попугай не просто повторял слова, которые он слышал от людей в однозначных ситуациях, но проявлял понимание эмоционального состояния человека. В одном случае речь идет о том, как в лексиконе птицы появилось выражение «Прости меня». Помню, этот вопрос невольно возникал у меня всякий раз, когда я смотрела видео, в котором Алекс сначала демонстративно отказывался отвечать на самые простые вопросы, а потом, увидев укоризненную реакцию Айрин, произносил правильный ответ и добавлял: «Прости меня». (Зрелище совершенно умилительное!)
Айрин удалось восстановить последовательность событий, которые сделали попугая столь воспитанным. Всё началось с того, что Алекс изжевал только что отпечатанную заявку на грант, которую надо было срочно отправлять в Национальный научный фонд. Это был 1979 год, эра компьютеров на каждом столе (не говоря уж о планшетах) еще не настала, и Айрин попала в очень трудное положение.
Черт! У меня было лишь несколько часов, чтобы напечатать его, снять копию и отправить по почте. На эту ситуацию я реагировала эмоционально, как многие люди. Я кричала на Алекса, это было глупо, но я кричала: «Как ты мог так со мной поступить, Алекс?» Конечно, он мог так сделать – он же попугай.
И тут Алекс использовал свои знания – фразу, которую он недавно слышал в подобных обстоятельствах и, как выяснилось, запомнил: «I am sorry. I am sorry» («Прости. Прости»).
Это остановило меня. Я подошла к Алексу и попросила прощения: «Хороши, Алекс. Это не твоя вина».
Как же Алекс додумался использовать фразу «I am sorry» (‘Прости’)? Незадолго до этого случая, когда он сжевал мою заявку на грант, Алекс сидел на жердочке наверху, мы болтали, отдыхали, наше общение не было связано с работой. Я пила кофе. Он чистил перышки, издавал различные звуки.
Я поставила чашку и вышла вымыть руки. Когда я вернулась, увидела, что Алекс расхаживает по луже разлитого кофе, рядом лежала разбитая чашка. Я была очень напугана, опасаясь, что Алекс поранился. От страха я закричала: «Как ты мог это сделать?» Алекс, должно быть, опрокинул чашку, когда подошел посмотреть на нее поближе, – случайность. Но я всё равно кричала, пока не поняла, что веду себя глупо. Я наклонилась к Алексу, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, и сказала «I am sorry» (‘Прости’). Очевидно, он выучил эту формулировку. Для него она была связана с ситуацией потенциально опасной, когда на него кричали. Именно поэтому он использовал эту фразу в момент, когда я обнаружила, что он сжевал мою заявку на грант, и когда я по глупости стала кричать на него. У кого из нас были птичьи мозги? (см. наст, изд, с. 153–154.)
С этих пор проявления вежливости заняли в лексиконе Алекса прочное место, причем со временем он стал использовать их более разнообразно. Например,
…он добавлял к фразе «I am sorry» (‘Прости’ еще более трогательное – «I’m really, really sorry» <…>. И он произносил это таким тоном, что мое сердце всегда таяло независимо от того, действительно ли ему было жаль или нет (см. наст. изд., с.155).
Не менее интересно и важно описание того, как Алекс прибегал к словотворчеству. Надо сказать, что одно из отличительных свойств языка человека – так называемая продуктивность, т. е. способность бесконечно расширять свой лексикон, создавая новые обозначения и составляя из слов фразы для передачи практически любой информации. Оказалось, что такое свойство в некоторой степени присуще и «говорящим» обезьянам: шимпанзе и гориллы,
