обычно они шли, высоко подняв голову, будто искали дорогу не на земле, а в небе. Шли или за собакой-поводырем, или, постукивая палочкой, и всегда в их глазах была отрешенность, лицо неподвижно, взгляд… никакого взгляда. Игорь мог дать голову на отсечение, что Тами его видела, в ее глазах светилась мысль. Он терпеть не мог банальных сравнений и знал, что мысль не может светиться, мысль проявляет себя иначе — идеями, речью, действиями, — но сейчас не мог подобрать иного слова, и ему было все равно, что сравнение выглядело бы уместно на страницах женского романа какой-нибудь Барбары Картленд. Почему ему пришла в голову эта фамилия? Он не читал Картленд, его не интересовали женские романы, и сейчас Игорь немного пожалел об этом — возможно, он больше понимал бы женщин, возможно, его жизнь сейчас была бы немного иной, если бы он интересовался в литературе «низкими жанрами», которые при всей своей непритязательности (так говорили; сам-то он вряд ли мог быть здесь справедливым судьей) изображали жизнь такой, какой ее нужно видеть, а не такой, какой ее видят пессимисты вроде него.
А он пессимист? Его отношение к жизни — следствие разочарований, или его разочарования — результат изначально неправильного отношения к жизни?
Вопрос, который он часто себе задавал, и на который ответа не знал, а потому каждый раз отвечал по-разному, пробуя варианты и всегда получая не устраивавшие его результаты.
— Простите.
Игорь обернулся на голос.
— Это наш Томер, — сказала Фанни. — Томер, это Игор Тенцер. Его отец…
Она не закончила фразу, Томер знал, о ком она говорила.
— Фанни сказала…
— Да. Я хотел бы посмотреть… Если можно.
— Почему же нет, — медбрат торопился, много дел. — Я принесу мешок, все равно выбрасывать. Когда посмотрите и будете уходить, выбросьте в большой бак во дворе, хорошо?
Выбросить? Странное слово по отношению… Впрочем, нужно рассмотреть вязанье вблизи. Ему могло показаться. Даже, скорее всего — показалось. Он много думает о работе, это сказывается. Вчера по дороге из института едва не проехал на красный, потому что задумался: пришла в голову идея, как добавить в уравнение состояния открытой системы квантовый коэффициент сцепления, чтобы описать результат последнего эксперимента Мацуа. Сумел остановиться, а минуту спустя, уже проехав перекресток, понял, что коэффициент приведет к нелинейности, и вычислить его он все равно не сможет, не использовав тот самый квантовый компьютер, возможности которого он и пытался описать введением пресловутого коэффициента. «Так погибают замыслы с размахом…» Нет, не от долгих отлагательств, а, напротив: оттого, что слишком быстро воспринимаешь идеи, требующие как раз долгих раздумий.
— Возьмите, — Томер поставил перед Игорем вместительный полиэтиленовый мешок, доверху забитый разноцветными тряпками — так это выглядело, да на самом деле так это и было. Тряпки. Бесконечный и бессмысленный труд аутистки.
Игорь прижал мешок к груди и пошел к выходу. Надо бы зайти к отцу попрощаться, но папе все равно, а он… Почему-то Игорю не хотелось сегодня видеть отца еще раз.
Он опустил мешок в багажник, сел за руль и, прежде чем отъехать, бросил взгляд на окна пятого этажа. Левое крыло, большое окно холла… если смотреть отсюда, то, видимо, третье слева от центра. Не видно, конечно. И все-таки ему показалось, что он разглядел Тами, откинувшуюся в кресле. Она закрыла глаза, и голубой свет в ее закутке померк, стало серо, сумрачно и холодно. Она не понимает, какой холод приносит в мир только потому, что не смотрит?
Странная мысль. Все мысли сегодня странные.
Игорь вел машину осторожно, будто в багажнике лежала ваза тончайшего богемского стекла, которая могла разбиться от малейшего сотрясения. Даже от сотрясения воздуха, от изменения звука мотора при переключении скоростей.
Ему сигналили нетерпеливые водители, его объезжали справа и слева, Игорь смотрел на дорогу и видел глаза Тами. Так смотреть могут только дети. И..
* * *
Обрывки вязаной ткани Игорь разложил на большом столе в гостиной, раздвинув его, чтобы поместилось все. Куски были разных размеров, но примерно одинаковой формы — неровные параллелограммы. Это не были детали одежды — пуловера, как вязала его бабушка, или хотя бы шапочки. Это и салфеткой быть не могло, на стол такое не положишь. Впрочем, не для того вязанье было предназначено. А для чего? Понять логику и смысл того, что делают аутисты, наверно, невозможно. Какой смысл в том, чтобы считать половицы или количество букв в напечатанном тексте?
На каждом куске ткани было изображено нечто, напоминавшее фрактал. На каждом — один. На всех — разные. Как узор на свитере. Линии уходили в себя, изгибались, кружились, прятались, взрывались разноцветьем нитей, исчезали, сжавшись в точку, но, наверно, продолжали себя и там, просто Тами чувствовала, что невозможно связать нечто, настолько малое, и на этом месте в ткани возникал бугорок, а нить обрывалась. Поражало точное соответствие цветов. Это не мог сделать слепой — красное, расширяясь, переходило в розовое и никогда в зеленое, оттенки сочетались так гармонично, будто Тами долго разглядывала нитки, перебирала, сравнивала цвета, ни разу не ошибившись.
Фанни сказала (если он правильно запомнил), что Томер опорожняет коробку раз в неделю. В полной коробке могло быть не меньше сотни кусков, а, значит, за год… Пять тысяч? А за десятки лет, в течение которых Тами беспрерывно, как девушка из «Диких лебедей», занимаясь бессмысленным, с точки зрения врачей, вязанием? Десятки тысяч? И все — в мусор…
Мимолетно мелькнула мысль: это, наверно, дорого — сколько нужно ниток, самых разных цветов, Игорь, насчитал девять, но наверняка было больше, оттенки терялись, надо будет посмотреть внимательнее. В любом случае, это не меньше десятка мотков в неделю, а нитки, наверно, дорогие.
Игорь перекладывал куски вязанья, то ли собирая фантастический пазл, то ли пытаясь упорядочить расположение фракталов: с острыми углами в одну сторону, с хвостиками в другую. Что-то происходило с ним, будто гипнотическое воздействие, линии сходились и расходились сами по себе, и, когда Игорь заставил себя сложить кусочки на край стола, чтобы освободить место для ноутбука, ему показалось, что в воздухе сгустилась невидимая материя — возможно, та самая материя мысли, которая, как он был уверен, была выдумкой экстрасенсов.
Оставив вязанье на столе, Игорь включил ноутбук, вывел на экран статью Игана и Шойлера, опубликованную на прошлой неделе в Nature. Англичане молодцы, добились девяностопятипроцентной вероятности обнаружения объекта в бесконтактном эксперименте. Но в интерпретации Игорь видел подвох, обычный для такого рода исследований, тот же, что получался и в их лаборатории.
Он привык все делать обстоятельно. Рассчитывать, представлять последствия своих поступков.
