Но тот так не считал: он резко бросился вперёд, и у горла Казима оказалось острие меча.
– Говори!
– Действительно… – ядовито протянул тот и улыбнулся. – Кажется, была какая-то некрасивая женщина… Светлые волосы, да, Хафиз?
– Несомненно, господин! – злорадно подтвердил евнух. – Уродливая просто! Мы не могли себе позволить смотреть на такое убожество и отдали эту женщину торговцу.
– Какому? – глаза Джосселина налились кровью.
– Совершенно не помню имени. Он пару раз привозил товары – из Басры, кажется…
– Несомненно, хозяин! Неизвестно, где он теперь, – слащавым голосом повторил Хафиз, глядя, как рука чужеземца, сдерживающегося, чтобы не нанести удар, дрожит от напряжения, и упиваясь картиной чужого бессилия.
А Джосселин всё не мог заставить себя отодвинуть клинок от горла Казима – слишком сильно хотелось вернуть жестокие слова обратно ему в глотку! Доминик, поняв, что сам тот не отойдёт, осторожно подошёл ближе.
– Если ты сейчас его убьёшь, никого из нас уже не выпустят. И ты больше никогда не сможешь найти Бернадет, – прошептал он. – А она, может быть, ещё ждёт…
Джосселин глубоко вздохнул. Очень медленно он расслабил напряжённую руку, чтобы отвести острие, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Казим схватил лежащий рядом палаш и замахнулся!..
Месть не свершилась: сабля встретилась с мечом из дамасской стали. Несколько молниеносных движений – и палаш вылетел из рук господина. В чёрные ненавидящие глаза сарацина смотрела холодная сталь тёмных глаз, опоясанная грустью и странной тоской.
Доминик продолжал держать клинок в направлении араба, и взгляд его был странен – был жёстким, холодным, но уже через мгновение в нём мелькнуло и что-то иное: какая-то жалость, или, может, ужас – вызванный его машинальным действием, которое Пелерин, похоже, сам не ожидал от себя…
Не пряча оружия и всё время оглядываясь, незваные посетители покинули негостеприимный дом. Забрав во дворе коней, они направились к выходу на улицу и только там, за забором, вложили мечи в ножны.
Хафиз подошёл к господину. Тот стоял у окна, провожая чужеземцев ненавидящим взглядом.
– Я отомщу! – бледными от гнева губами произнёс он. – И ты не спрячешься за маской.
Глава 2
Долгожданный день, наконец, настал! – трудные поиски были окончены, султаном был назначен приём. И многие из отряда впервые беспокоились о благополучном завершении своей миссии – ведь страшнее сделать неверный шаг, когда труд почти вознаграждён, чем когда ещё не приложены усилия.
Пелерин же был крайне опечален – солдат Жан Эрнет, которому он пытался помочь, в обратный путь с ними не собирался. И дело было не в том, что он разыскал свою жену и оставался с ней здесь – нет, ему удалось найти о ней лишь память: только жёлтые барханы, под которыми почила его несчастная Амели, не выдержавшая тяжёлой работы на новых господ. Увидев их, он лишился рассудка: в припадке ярости от душевной боли кинулся на ближайшего сарацина, но напоролся на его палаш…
Теперь Доминик не находил себе места, всё время думая об одном: что это он предложил Жану Эрнету вернуться сюда. Имел ли он право ещё тогда, в той таверне, противиться воле небес, разъединивших Жана с женой? Если бы он сразу решил, что не в силах ничего изменить, ничем помочь, то Эрнет до сих пор бы жил…
«Но был бы он счастлив тогда? – оставленный один на один со своей бедой, без надежды бороться…», – снова подумал он мрачно. Тяжело вздохнув, он попробовал, было, остановить поток мыслей, но они уходить не спешили, заставляя думать о себе, о его возможной вине и о том, что называется смирением.
«Нужно ли было мне смириться, узнав его историю, и оставить всё, как есть, а не предлагать ему другой путь?..», – размышлял он. Беспокоил его и другой вопрос: имел ли он сам право двигаться своим собственным путём – не тем, который с такой очевидностью небо давало ему? С тех пор, как он оказался в этом веке, таком далёком от его родного, он только и делал, что пытался найти выход обратно, все мысли и силы тратил на поиски, напрочь забыв о радостях жизни, о возможном счастье… «Так было ли это верным – проводить своё время жизни так, не позволяя себе радоваться этому данному миру и надеясь, что когда-нибудь удастся вернуться туда, где я до сих пор желаю оказаться?..», – подумал он и, услышав вдруг звон упавших на мраморный пол монет, очнулся, наконец, от своих мыслей, чтобы снова попытаться сосредоточиться на том, что происходило в зале.
В коридоре дежурила стража. В соседних комнатах ожидали жители, приведшие с собой рабов для продажи. По очереди их заводили в зал, где перед лицом султана чужеземцы отсчитывали монеты из привезённых с собой мешков с деньгами. Бывший раб, теперь уже вновь свободный человек, переходил к своим соотечественникам, а его прежний хозяин довольно уходил.
Всё шло чинно и спокойно. Халиб покусывал усы, оглядывая чужеземцев и обдумывая, сколько человек нужно будет послать вслед за ними, чтобы живыми те далеко от города не уехали, раз в самом городе уничтожить их, защищённых волей султана, не получилось. В зале было шумно – сарацины негромко беседовали, а группа чужаков пополнялась новыми людьми, и с этой стороны всё сильнее веяло яростной радостью, что ещё больше выводило Халиба из себя.
Жителей и рабов, ожидающих своей очереди, становилось всё меньше, и дело близилось к завершению. Одним из последних в зал медленно и степенно, поддерживаемый худым молодым человеком, вошёл старик с весьма длинной бородой. Мельком скользнув взглядом по паре неполных, неприкрытых мешков с деньгами у ног чужеземцев, он по-доброму улыбнулся и мягко произнёс своё имя:
– Джазил, кади. А вот это – Жюссак, – он по-отечески похлопал юношу по руке. – Этого мальчика я кормил, одевал, а теперь, как и обещал этим людям, привёл, чтобы вернуть его семье!
Голос его, мягкий, добрый, теплом отзывался в сердцах. И, пока Пьер отсчитывал монеты, Доминик с особой благодарностью поглядывал на старика. А Джазил смотрел, не отрывая взора, как пополняется денежная горка, и глаза его всё сильнее загорались огнём… Когда же Пьер, закончив, чуть прикрыл краем мешка оставшиеся внутри, он вдруг замахал руками.
– Молодые мои господа, шутить изволите? Стар я уже таким шуткам веселиться… – хрипло засмеялся он, но смех его никто не поддержал: чужеземцы недоуменно переглянулись, и он торопливо добавил. – Не ту денюшку, говорю, даёте! На полмешочка мы с вами договаривались, вот так вот, на полмешочка монет-то… Обмануть-то меня хотели? А не выйдет! А то мальчишку не отдам. Слуга-то из него хороший, что ж мне за него так мало-то монет… Нужен он мне! Или, как договаривались, полмешочка мне давайте!
Он возбуждённо жестикулировал, настаивая на своём, и молодой Жюссак побледнел, поняв, что час его свободы отодвигается: сумма, что теперь потребовал Джазил, была неимоверно больше той, на которую за него договаривались.
– Ни-ни, – или как условились, или увожу мальчишку! – с тревогой повторил тот, видя, что чужеземцы не спешат отдавать деньги, и подумав, что нужно было затребовать чуть меньше.
