Я почти не помню то время, когда её у меня не было. Мне кажется, что в моей жизни всегда была она, с её любовью, желанием обнимать и целовать мои щёки. Моя маленькая девочка, которую, несмотря на запрет мамы, я тайком таскала на руках. В моей руке — её маленькая детская ладошка, и это навсегда. Сложно объяснить нашу связь с ней, я много раз наблюдала родных братьев и сестер, которые были настолько чужды друг другу, что могли не разговаривать и проводить время вместе. Всегда удивлялась, что так может быть. Мы с Майей дополняли друг друга, мы делили на двоих наши детские радости, обиды, боль, наказания. И если за проступок я лишалась конфеты, сестра отказывалась от своей и тоже оставалась без сладкого. Мы никогда не делили родителей, я не ревновала их к ней, возможно, потому что долгое время жила с бабушкой и привыкла жить автономно.
Когда у тебя много любви, то детство твое заполнено крошечными мелочами, которые составляют одно большое счастье.
— Я тебя целую в твой холодный носик, до свидания, киса, твой любимый пёсик, — целую Майю в носик-кнопку, и она хватает меня в ответ за щёки и хохочет.
Ей год, и я уезжаю к бабушке в деревню на лето. С тоской думаю, как буду скучать по моей сладкой девочке и её кудрявой голове. В деревне я стараюсь запомнить каждую деталь, каждый момент, и ежедневно вечером перед сном я составляю мой деревенский рассказ. Когда я возвращаюсь, то рассказываю Майе про Пирата, бабушкиных кошек, задиристого петуха, про поход за грибами, и про моё поле. Про то, как, когда она подрастёт, мы возьмёмся за руки и побежим босиком среди высокой травы, горланя песни.
— Киса, киса, — она целует мой холодный нос перед тем, как уехать к тётке на Байкал с папой. Ей три. И два пшеничных хвостика. А я остаюсь с мамой, потому что целый месяц готовлюсь к конкурсу с хором музыкальной школы. Я скучаю по моей девочке и каждый день прикладываю ладонь к прохладному стеклу окна нашей комнаты, мысленно представляя, что она проделывает то же самое после того, как я убираю руку, и мы опять сравниваем наши следы. Когда мама будет делать уборку, то опять будет ворчать, что всё стекло залапано.
Когда Майе было года три или четыре, её стали называть Пчёла в честь Пчёлки Майи из мультика. Мы росли, менялись наши интересы, круг общения, а она так и осталась Пчёлой.
Новогодняя ёлка с большими шарами и разноцветной гирляндой. Майя разбудит меня первого января в шесть утра, потому что не в силах больше ждать. Папа с мамой таинственно переглядывались накануне, и для делали интригующие намёки. Сгорая от нетерпения, сестра залезла ко мне в кровать, забралась под одеяло и начала шептать на ухо какие-то милые чепуховые словечки. Разлепив глаза, я как зомби проследовала за ней к ёлке. PlayStation 3. Проснулась моментально. А Майя таращила глаза, не понимая, что к чему. Потом после обеда мы пошли с ней на каток, и я сломала ногу. При родителях передвигалась по квартире я с трудом, но, когда они уходили на работу, я достаточно шустро бегала для девочки с гипсом. Целый месяц мы провели с Пчёлой, играя в компьютерные игры, запивая какао наши победы и поражения.
— Ну так не честно! Вот ты всегда выигрываешь! — Майюха дула губы.
— Я не специально! — оправдывалась я.
— Я знаю, но вот тоже хочу!
— Есть один секрет, — я подмигиваю ей.
— Какой? — её рот открыт буквой «о».
— Видела, под ёлкой ещё они лежали? — я указала ей на носки с оленем Санты, надетые на мои ноги, — Это специальные победные носки. «Оленьи носки».
Я стянула с ног носки и сестра начала шустро натягивать их. Я позволила её выиграть. И с тех пор мы тянули жребий, кто наденет носки сегодня. Мама увидела как-то раз этот момент, и на следующий день появилась вторая пара «оленьих носков», поэтому мы надевали их вместе и каждая надеялась, что именно её носки сработают сегодня.
Мы любили комиксы, верили в супер героев, и часто играли, изображая кого-либо из них. И мы всегда делились друг с другом суперсилой. Чаще всего после таких игр на моей кровати засыпала Женщина-кошка, а обнимал её Человек-паук.
«Осёл!» — я ору низким голосом Шрека. Это означает, что я Майюха перегнула палку и чего-то отчебучила. Ей шесть. Сегодня она, например, залезла ко мне в рюкзак, вытащила оттуда «валентинки» и составила план, по которому я начинаю дружить с одноклассником Владом. Единственная «валентинка» от мальчика. И та — благодарность, за списанную контрольную по математике. Обнимаю её, и мы хохочем над тем, что в следующий раз надо брать плату свиданием и звать мальчиков в парк, хоть мороженое поесть и на карусели покататься.
Крошечные мелочи моего большого счастья.
7
Когда мне было двенадцать, случился очередной экономический кризис и папу уволили с работы. Устроиться на новую у него не получалось, и мы жили на одну мамину зарплату. Финансовые дела семьи шли всё хуже и хуже. Разумеется, нам этого не говорили, эта тема не обсуждалась, но мы это чувствовали. Мама стала грустная и уставшая, перестала нарядно одеваться и носить украшения. Как-то в очередной раз делая уборку, я заглянула в её шкатулку — она была полупустая, тогда я поняла насколько плохи наши дела. Через три месяца, это было в январе, мама с папой сообщили мне и Майе, что они уезжают работать. В Испанию. А мы с сестрой уезжаем в деревню к бабушке. Позже, когда финансовые дела пойдут лучше, родители расплатятся с долгами и вернуться, мы опять будем жить все вместе. Мы с Пчёлой выли белугами, когда провожали их в аэропорту. Папа поднимал нас на руки по очереди и таскал вдоль стоек регистрации, рассказывая, как он нас любит и как тяжело ему с нами прощаться. Я хорошо помню последнюю ночь в нашем доме, притихшую сестру, и бабушку, укладывающую наши вещи. Утром мы уехали в глухую деревню, где до ближайшего города было почти сто километров.
***
— Ха, у тетки корову зовут Марта, — дружный ржач.
— Пани Ковалевская, — белобрысая белокожая как сдобная булка, девка потешалась надо мной.
Шестой класс. Середина третьей четверти. В деревне, где жила моя бабушка, была только начальная школа до четвёртого класса. Среднее звено и старшая школа были расположены в райцентре — селе за тридцать километров, и старенький школьный автобус начинал собирать детей из соседних деревень и сёл уже с семи часов утра.
В каком бы возрасте ты не приехал в деревню и сколько бы ты там потом не прожил, ты навсегда останешься для местных чужим, ты всегда будешь городским.
Одноклассники меня невзлюбили сразу, стоило мне переступить порог их класса. Я была молчаливая, и мою отстраненность они принимали за заносчивость.
Дети жестоки, а дети, которые видели мало хорошего в жизни, жестоки вдвойне. Мелкие пакости начались сразу же. Несколько раз у меня прятали портфель, потом высыпали тетрадки и учебники в снег, окунали мою шапку в унитаз. А ещё меня с первых же дней обзывали крысой. У меня были длинные густые волосы цвета горького шоколада, которые бабушка заплетала мне в тугую косу, и большие карие глаза, к тому же я была тощая с тонкой длинной шеей и острыми коленками. Внешность деревенских детей была схожая, они все были какие-то серые — русые волосы разных оттенков, светлые глаза разной тональности. Я отличалась от них настолько, что из всего класса глаза учителей невольно всегда останавливались на мне. И за это меня ненавидели ещё больше.
