тишину. — Ты не только останешься без еды, но и останешься во тьме на… посмотрим… Хм. Часы? Дни? Кто знает? Небо это предел. Извините, я имею в виду, потолок камеры.
Мое горло сжимается. Себастьян, вероятно, не выдержит и нескольких часов в таком состоянии, не говоря уже о днях. Кроме того, нехватка еды не только ослабит нас, но и приведет к летальному исходу.
— Я сделаю это, — выпаливаю я. — Я сниму лифчик.
— Нет, — гортанно рычит Себастьян. Звук такой же агрессивный и болезненный.
Учитывая, насколько он может быть собственником, я хорошо знаю, как сильно он ненавидит мысль о том, что я обнажусь перед другими людьми. Я тоже это ненавижу, но если это защитит нас, мне все равно.
От Рена доносится низкий цокающий звук. — Твой шанс упущен. Ты проиграла, и, согласно правилам, ты заплатишь. Возможно, ты сможешь продержаться несколько дней, Наоми. Квотербек, однако…
Помехи из динамика исчезают, и я встряхиваюсь. — Нет… Вернись! Ты сказал, что раундов много. Мы можем сыграть в следующий… Вернись! Рен!
— Это бесполезно, — Себастьян испускает долгий вздох, который я ощущаю по долгому подъему и прерывистому падению его груди. — Он ушел.
— Нет. Он может быть где-то там. Должно быть, он наблюдает за нами.
— Я так не думаю. Камеры перестали мигать.
Я оглядываюсь, и действительно, красные точки исчезли. Хотя это должно быть облегчением, на самом деле это не так.
Теперь они взаправду оставили нас в неведении.
Может быть, мы будем здесь, пока не умрем.
Может быть, никто не найдет наши трупы.
— Помогите! — я кричу изо всех сил, мой голос становится истеричным, когда в моей голове мелькают наихудшие сценарии. — Кто-нибудь, помогите нам! Мы в ловушке!
— Не трать зря свою энергию, Нао.
— Может, кто-нибудь нас услышит… Может, нас вытащат нас отсюда.
— Ты же на самом деле в это не веришь.
Не верю. Но предпочитаю держаться за иллюзию, что в том, что нам выпало, есть что-то большее.
— Давай-ка я попробую добраться до двери, — предлагаю я. Может быть, я смогу ее открыть.
— Ты видела дверь. Это металл.
— Тогда ты предлагаешь нам ничего не делать? В тебя стреляли!
— Я знаю. Но лучшее, что мы можем сделать в сложившихся обстоятельствах, — это сэкономить нашу энергию. У нас осталось не так много воды, и как только она закончится, станет только хуже.
Я всхлипываю, затем вытираю слезы тыльной стороной ладони. Я ненавижу быть слабой, вот почему я не плачу на публике и никому не показываю, какая я мягкая внутри.
Но это не причина, по которой я хочу перестать плакать. Это из-за того, что Себастьян сказал ранее — когда он упомянул, что видеть мою боль больнее, чем его рана.
Кроме того, слезы не помогут нам разрешить эту ситуацию.
Если бы Себастьян не был ранен, он, вероятно, мог бы выломать дверь или что-то в этом роде. Но прямо сейчас он слабее меня.
Его богоподобное тело тяжело лежит на земле, и пот покрывает его кожу, хотя здесь холодно.
— Я просто не понимаю, зачем они это делают. Это люди моего отца. Они не должны хотеть причинить мне боль. Если только…
— Если только что?
— Думаешь, он мстит моей маме? Она сказала, что сделала ему поддельные тесты ДНК, чтобы он не узнал, что я его дочь. Может быть, он принял это близко к сердцу и теперь делает это, чтобы мучить ее.
— Зачем ему причинять тебе боль, чтобы мучить ее?
— Потому что я — все, что у нее есть. Она оставила свою семью и старых друзей в Японии, и с тех пор, как приехала сюда, у нее была только я.
При мысли о маме на глаза наворачиваются свежие слезы. Я должена проводить с ней больше времени сейчас, когда она на поздней стадии рака. Мы должны планировать нашу поездку в Японию и проводить время матери и дочери вместе.
— Ты плачешь, детка?
— Она, должно быть, так волнуется, — мой голос срывается. — Мы редко проводим ночи порознь, даже с ее плотным графико
м. Я никогда не ездила на школьные экскурсии или что-то в этом роде, потому что она всегда была одержима моей безопасностью. Кажется, теперь я знаю почему. Она сказала, что мой отец — опасный человек, и я ей не поверила. Посмотри, к чему это меня привело.
— Ты… не знала.
— Может быть, это мое наказание за то, что я была так поглощена поиском моего отца, пренебрегая моим существующим родителем. Ты же знаешь, у нее рак. Это поздняя стадия, и они ничего не могут сделать. Ей осталось в лучшем случае всего несколько недель, а я даже не могу провести с ней это время.
— Ты сможешь, — его голос становится мягче. — Мы выберемся отсюда.
— А что, если у нас не получится? Что, если они забудут о нас, мы умрем и окажемся в списках пропавших без вести? Что, если они найдут наши останки через несколько лет, и мы будем неузнаваемы, а затем снимут о нас настоящее криминальное шоу?
У него вырывается тихий смешок, превращаясь в гримасу, когда затихает. — Это твое чрезмерно разыгравшееся воображение выходит на волю.
— Это может случиться.
— Этого не произойдет. Они привели нас сюда по какой-то причине, и они еще не достигли этого.
Я вздыхаю, осторожно наклоняясь ближе к нему. — Мне жаль, что ты втянут во все это из-за меня.
— Все может быть наоборот.
— Что?
— Я считаю, что мы оба здесь, потому что они все это спланировали с определенной целью. Возможно, это связано с моими родителями или бабушкой с дедушкой.
— Твоих родителей действительно убили?
— Я полагаю, что да. Кто-то пришел забрать картину с места аварии. Это было семейное сокровище, которое мама купила незадолго до аварии и настояла на том, чтобы взять его с собой. Потом, кажется, я услышал, как они в больнице говорили о картине и маме. Все это никак не могло быть совпадением.
Мое сердце болит за него из-за тех ужасов, которые он перенес с самого детства. Никто не должен быть отмечен таким жестоким образом.
— Как ты думаешь, кто их убил?
Он со стоном откидывает голову к стене. — Я не знаю. Это могли быть эти люди. Или, может быть, мои бабушка и дедушка имели к этому какое-то отношение.
— Почему твои бабушка и дедушка могли причинить вред твоему отцу?
— Потому что он ослушался их, выбрав маму.
— О, — я прижимаюсь к нему, нуждаясь в его тепле, но когда он вздрагивает, я отстраняюсь.
— Все в порядке. Тебе не обязательно
