Сюзанна и поныне следила за всеми серьезными документальными телепрограммами, чтобы мальчик получал полезную информацию об Африке, будь то история с аварией бензовоза где-то в Гане, или репортаж о зеленых макаках в Танзании, или сюжеты о многоженстве в Мали, о диктаторах, гражданских войнах, государственных переворотах, возникновении и расцвете Королевства Бенин.
— Соль, — окликала она юношу, — пошевеливайся, беги сюда, тут по телевизору твою родину показывают!
Сюзанна так и не разобралась в том, откуда родом Солиман, поэтому она предпочитала думать, что ему принадлежит вся черная Африка. Соответственно, не могло быть и речи о том, чтобы Солиман пропустил хоть одну из документальных программ. Только однажды, в семнадцать лет, молодой человек позволил себе взбунтоваться:
— В гробу я видал этих типов, что охотятся на кабанов, ну как их, на бородавочников.
Тогда Сюзанна в первый и последний раз отвесила ему крепкую оплеуху.
— Не смей так говорить о своей родине!
И поскольку Солиман едва не расплакался, заговорила с ним как можно ласковее, положив большую руку на его худенькое, еще детское плечо.
— Многим на родной край наплевать, Соль. Человек родился там, где родился. Но ты постарайся о предках не забывать, так ты сможешь не потеряться в этой дерьмовой жизни. А вот отмахиваться от них — это плохо. Отмахнуться, плюнуть на них и забыть — так поступают только те, кто много о себе воображает, они, мол, сами собой на свет появились, без отца с матерью. Что говорить, бывают и такие придурки. Но у тебя-то есть Экар, да еще вся Африка в придачу. Возьми все, вот и будет у тебя сразу две родины.
Солиман проводил Камиллу в овчарню, указал на окровавленных животных, лежащих на полу. Девушке не захотелось подходить ближе.
— А что говорит Сюзанна? — спросила она.
— Сюзанна считает, что это не волки. Говорит, если на них думать, мы ни до чего не додумаемся. Она сказала так: этот зверь нападает, потому что ему нравится убивать.
— Она за то, чтобы устроить облаву?
— Она вообще не хочет, чтобы устраивали облаву. Она думает, его здесь нет, он в другом месте.
— А Полуночник?
— Полуночник в горе.
— Он за облаву?
— Не знаю. С тех пор, как он обнаружил этих овец, его как заклинило.
— А ты-то что думаешь, Солиман?
В эту минуту Лоуренс вошел в овчарню, протирая глаза и безуспешно пытаясь свыкнуться с темнотой. Да, он все-таки прав, французы такие нечистоплотные: помещение насквозь пропиталось запахом грязной шерсти и мочи. Следом за Лоуренсом шла Сюзанна — она, по его мнению, тоже крайне неприятно пахла, — а за ней на почтительном расстоянии шествовали оба полицейских, а также мясник, которого Сюзанна тщетно пыталась спровадить.
— Только у меня есть холодильная камера, а значит, мне этих овец и увозить, — отрезал он.
— Черт, навязался на мою голову, — сердито проворчала Сюзанна. — Полуночник закопает их здесь, в Экаре, похоронит с почестями, как павших на поле боя.
Сильвену пришлось смириться, но он все же последовал за Сюзанной. Полуночник остался у дверей. Он нес стражу.
Лоуренс поздоровался с Солиманом, опустился на колени рядом с трупами овец. Он их перевернул, осмотрел раны, раздвинул окровавленную шерсть, пытаясь найти четкие отпечатки зубов. Подтащил поближе к двери молодую овцу, внимательно изучил след от смертельного укуса на ее горле.
— Соль, принеси лампу. Посвети ему, — приказала Сюзанна.
Лоуренс склонился к ране в желтом пучке света.
— Следы коренных зубов едва заметны, а клыки вошли глубоко, — пробормотал он.
Он подобрал с пола соломинку и погрузил ее в сочащееся кровью отверстие с краю.
— Что ты там ковыряешь? — забеспокоилась Камилла.
— Зондирую рану, — невозмутимо ответил Лоуренс.
Канадец вытащил соломинку и отметил ногтем глубину раны. Молча передал Камилле соломинку, взял другую и промерил среднюю часть раны. Потом быстро поднялся и вышел на свежий воздух, все так же прижимая соломинку ногтем большого пальца.
— Теперь делай с ними, что хочешь, — бросил он Полуночнику. Тот молча кивнул.
— Соль, найди мне линейку, — попросил Лоуренс.
Солиман стремительно сбежал по тропинке к дому и минут через пять вернулся с портняжным метром Сюзанны.
— Теперь меряй. — Лоуренс протянул ему обе соломинки, держа их как можно ровнее. — Меряй, только точно.
Солиман осторожно приложил метр к кровавому следу.
— Тридцать пять миллиметров, — объявил он.
Лоуренс поморщился. Он измерил вторую соломинку и вернул метр Солиману.
— Что скажете? — спросил один из жандармов.
— Клык длиной почти четыре сантиметра.
— И что? — снова спросил жандарм. — Это серьезно?
Повисло тягостное молчание. Все что-то прикидывали в уме. Потом начали осознавать.
— Зверь огромный, — подвел итог Лоуренс, кратко выразив общее чувство.
Люди разом засуетились, мгновенно разбрелись в разные стороны. Полицейские попрощались, Соль направился к дому, Полуночник вернулся в овчарню. Лоуренс в сторонке отмыл руки, натянул перчатки, водрузил на голову шлем. Камилла подошла к нему:
— Сюзанна приглашает нас выпить стаканчик вина, чтобы глаза лучше видели. Пойдем.
Лоуренс скорчил недовольную гримасу.
— От нее воняет, — заявил он.
Камилла обиженно выпрямилась.
— Нет, не воняет, — резко возразила она, хотя знала, что Лоуренс прав.
— От нее воняет, — упрямо повторил Лоуренс.
— Не будь свиньей.
Лоуренс встретил сердитый взгляд Камиллы и неожиданно улыбнулся.
— Ладно, — согласился он и снял шлем.
Он пошел за ней следом по тропинке, покрытой высохшей травой, прямо к уродливому каменному дому. Разве он мог запретить французам, по их дурацкой привычке, пить начиная с полудня и портить свое здоровье. Впрочем, и многие канадцы поступают точно так же.
— Так и быть, ты прав, — примирительно сказала Камилла, положив руку ему на плечо. — От нее действительно воняет.
VI
В тот же вечер в выпуске общенациональных новостей подробно рассказывали о новых жертвах волков в Меркантуре.
— Господи, оставили бы они нас в покое, — угрюмо пробурчал Лоуренс.
Кроме всего прочего, теперь говорили уже не о волках, а об одном волке из Меркантура. Ему был посвящен репортаж в начале выпуска, взволнованный и более насыщенный, чем предыдущие. Журналисты разжигали страх и ненависть. В котле слухов, булькая и смешиваясь, кипела зловонная смесь ужаса и сладострастия. Репортеры с удовольствием смаковали подробности кровавой драмы, в деталях описывали могучего и жестокого зверя: неуловимый, безжалостный, а главное, огромный. Прежде всего, благодаря этому неуклонно рос интерес телезрителей всей страны к так называемому Меркантурскому зверю. Он был огромен, то есть представлял собой нечто из ряда вон выходящее, исключение из правила, а значит, его следовало причислить к когорте дьявола. Наконец-то посчастливилось найти исчадие ада в волчьем обличье, и ни за что на свете журналисты не отказались бы от такой темы.
