Порыв вскочить, ураганом ворваться в теплую семейку маэстро и за шкирку оттащить Тигренка в безопасное место – в Хмирну? Или к себе в башню? – Шу подавила на корню. Сбежал? Ну и в болото его. Сам пусть заботится о своей безопасности, раз такой умник. А ей надо взять себя в руки и вспомнить о Дайме. Дайм… злые боги, за что ему-то досталась такая дурная возлюбленная…
Снова завернувшись в одеяло, Шу поплелась к зеркалу. Смотреть на себя она не собиралась – толку смотреть на бледное чучело? Надо сказать Дайму, что она сделала, как он велел. Или не сделала… а, неважно. Ласточка свободна, пусть себе поет.
– Светлого утра, – поздоровалась она, едва зеркало замерцало. – Дайм, забери этого дурня в Метропо…
Она осеклась, поняв, о чем просит, и одновременно – что Дайма нет. Есть лишь смятая постель, заговоренный сундук с бумагами, брошенная в кресло несвежая сорочка и записка на столе, придавленная алой розой. Записка?
Забрав ее прямо через зеркало, Шу прочитала:
«Буду через пару дней. Срочные дела. Люблю тебя, Дайм».
Уронив листок, Шу упала на козетку и закрыла лицо ладонями. Одна. Она осталась совсем одна. Тигренок сбежал, Дайм уехал, все ее бросили. И это правильно – ничего иного темная колдунья не заслуживает. С чего она взяла, что Тигренок позволит ей и дальше играть с ним? И с чего вдруг Дайм должен простить ей любовника? Он не обязан носиться с ней, вытирать сопельки и жалеть, когда она сломает очередную игрушку. Ему нужна взрослая женщина, верная и надежная.
Или не женщина. А взрослый мужчина. Темный шер, которого он любил, любит и будет любить, что бы там себе не выдумывала глупая девчонка.
И эта записка… с чего она взяла, что «люблю» – ей, а не Бастерхази? Наверняка именно ему.
Поэтому ей следует вернуть записку и розу на место, пусть забирает тот, кого Дайм на самом деле любит. А она… ей…
Вдоволь пострадать не позволила Бален. Вихрем ворвалась в спальню, захлопнула окна, содрала с Шу одеяло и бросила в нее платьем.
– Одевайтесь, ваше высочество. И прекратите сырость! Еще немного, и во дворце заведутся лягушки.
Ни слова не говоря, Шу поднялась, влезла в платье.
Баль выругалась вполголоса, взяла ее за плечо и усадила перед зеркалом.
– А теперь сделай из этого пугала принцессу.
Шу промолчала. Пугало в зеркале было именно таким, как надо – бледным, всклокоченным и страшным. В точности, как рисуют ведьм в детских книжках. Разве нос недостаточно острый и длинный…
– Прекрати. Немедленно, – приказала Баль.
Ее злость завивалась хризолитовыми спиралями, резала пальцы и скрипела на зубах. Баль снова выругалась, на этот раз длиннее и громче. Сунула Шу в руки кружку с чем-то мутным и горячим. Шу отпила, сморщилась: горько! Ласковая рука подруги погладила ее по волосам.
– Пей, надо.
Она послушно допила гадость. Что-то было в кружке знакомое, но что, вспомнить не получалось. Да и не нужно это.
Тем временем Баль что-то еще говорила. Ее голос журчал и переливался зеленью, листья шуршали на ветру, пахло мокрым лесом, вокруг танцевали стрекозы…
– …да проснись же! – пробился сквозь шепот ветвей базарный ор Бален. – Рано помирать! Просыпайся, багдыть твою… – От последующих ее слов Шу, прожившая среди солдат большую часть жизни, поморщилась. Увидев, что она пришла в себя, Баль оборвала тираду и продолжила нормальным тоном. – Давай быстро рассказывай, что случилось. И не вздумай тут…
– Он ушел, – не дослушав, отозвалась Шу.
– Ушел?.. – Баль глянула на дождь за окном, затем на полоску звездного серебра, брошенную на пол. – Ты отпустила?
– Ушел. Сам. – Шу пожала плечами. – Ласточки не поют в неволе.
– А… давно пора! – Баль усмехнулась. – И нечего страдать. Любит – вернется, не любит – пошел к зургам. Да, о зургах. Тебе сестра передала.
Перед глазами Шу очутилась надушенная вербеной записка со сломанной печатью. И буквы кто-то размазал… Откуда-то с потолка упала крупная капля, посадив на дорогой бумаге с монограммой мокрое пятно. За ней – вторая.
– Снова сырость, – проворчала Бален и отобрала записку. – Ладно, слушай. Наше высочество, тут ворох политесов, изволит… Высочество много чего изволит, жаль не провалиться в Ургаш, э… посвященный культуре дружественных ире музыкальный вечер и что-то там такое… Если по-человечески, твоя сестра изволит хотеть наложить лапу на твоего менестреля. Бастерхази он понравился. – Фыркнув, Бален бросила записку на столик. – Я отвечу, чтоб засунула себе свое хотение?..
– Как знаешь.
Шу пожала плечами. То есть хотела пожать, но получилось что-то не так: она снова закашлялась, в глазах защипало, словно туда насыпали соли.
– Ну и правильно. Туда ему, висельнику, и дорога. Отличный будет коврик у Бастерхази. Да, а ты свою шкатулку проверяла? – Баль перевернула шкатулку с повседневными украшениями, сверкающая горка рассыпалась по столу, что-то свалилось на пол. – Ну вот. Кольца с бриллиантами нет, подвесок нет, серег… – тоном казначея, у которого малолетний принц требует денег на фейерверки и живого слона, выговаривала она, перебирая украшения. – Точно, и серег с сапфирами нет! Скажи Бастерхази, пусть вытрясет…
От слов Баль стало совсем холодно. Сапфиры, бриллианты – острые камни падали, царапая что-то внутри. Неправильно, нет. Нельзя так.
– …вытрясет из воришки… – продолжала Бален.
– Не смей! – тяжелый ком, застрявший в горле, прорвался болью и гневом. – Он не вор! Никогда, слышишь, никогда не говори о нем так!
Подруга замолчала на полуслове, скептически подняла бровь.
– Он тебе надоел? И правильно. Эта падаль с виселицы не стоит и слова. А Бастерхази пусть все равно вернет сережки! Они шестьдесят золотых стоят.
– Я сказала, не смей! – крикнула Шу, вскочив на ноги. Разноцветные смерчи поднялись вместе с ней, зарычали… – Тигренок не падаль!
Дождь ударил в стекло, башня содрогнулась от близкого грозового разряда. Бален покачнулась, но устояла. А Шу наконец разглядела тени под глазами подруги.
– Падаль, – не сдавалась Бален. – Сама же знаешь, что с ним будет, едва Бастерхази до него доберется.
– Не доберется, – отрезала Шу. – Какого ширхаба? Я его отпустила – пусть катится, куда хочет. Но Бастерхази его не получит.
Подруга молча пожала плечами.
– Обойдется. Я не позволю!
– А стоит ли, Шу? – совсем иным голосом спросила Баль. – Ты не сможешь прятать его вечно. И не захочешь.
Шуалейда фыркнула и выставила подбородок. Думать о том, что будет завтра, она не желала – но сегодня проклятый темный шер Тигренка не получит. Ей же ничего не стоит потянуть время хотя бы до завтра. А там он, если не совсем тупой троллий дысс, сам найдет способ исчезнуть.
