тонкую линию.
— Я ее сейчас приголублю этой палкой, — сквозь зубы прошипел Буривой.
Женщина, видимо, поверила в реальность угрозы, так как она подошла к столу и расставила кубки, блюда и фрукты в подобие схематического плана. Ее пояснения я зарисовал угольком из печи на послании храмовников, поверх кровавых рун «Эса» и «смерть».
Надеюсь, она ни в чем не соврала. Я отпустил ее.
Что же, схема храма у меня есть. О количестве охраны осведомлен. Мне хватит пять сотен воинов, чтобы не потерять ни одного человека. А это десяток драккаров.
— Я пойду в поход с тобой, — заявил дед, угрюмо впившись взглядом в меня.
— Чего это вдруг? — удивился я, — Ты свое отвоевал, поэтому отдыхай и наслаждайся жизнью в тепле и уюте.
— Я тебе не шаврик[1], чтобы так со мной разговаривать, — Буривой вскочил, — у тебя есть кормчий, который сможет от Ладоги до Бирки правильно положить путь, дабы не потерять суда? Уверен, что нет. А я годами там ходил.
Я посмотрел на отца, тот кивнул, подтверждая разумность доводов деда. Да чтоб тебя русалки снасильничали, старая калоша. Вздорный старик уболтал меня. На этой ноте семейный совет был окончен.
Я повернулся на выход и увидел Агу. Как же тоскливо он смотрел в никуда. Что мне сказать этому могучему человечищу? Он таращился в пустоту, сквозь меня. Я подошел к пузатой горе мышц и положил ему руку на плечо.
— Мы отомстим, Ага! Клянусь тебе. Этим ее не вернешь. Но ее смерть будет оплачена кровью.
Ага вздрогнул и кивнул.
В поход решил идти на рассвете. Драккары были укомплектованы. Воины готовы. Надежда на то, что Эса может выжить теплилась, но испарялась с каждым мгновением. В голове рисовались страшные картины расправы над храмовниками. Только так огненная ярость превращалась в холодное презрение к врагам.
Вечером, лежа в постели, Милена пыталась разговорить меня, но я был замкнут. Меня не давала покоя мысль о мотивах столь глупого поступка храмовников. Неужели они надеялись, что не последует ответ от меня? Или их статус храма должен был меня остановить? Как-то не логично убивать посла соседнего государства без суда и следствия, да еще и оставив в живых свидетеля — мальчишку. Или это во мне говорит бывший житель 21 века?
Задумавшись, я не заметил, как уснула жена. Не понял. Я завтра в поход иду, сражаться с врагом, а она дрыхнет. Нужно исправлять ситуацию. Нужно же деда делать прадедом.
* * *
На рассвете наша маленькая полутысяча, на десяти драккарах, оснащенными двумя требушетами и двумя баллистами, двинулась на север. С женой и Гостомыслом я попрощался еще в Хольмграде. Нечего им на пристани платком махать.
Дед ворчал о своей судьбе нелегкой. Якобы современная молодежь не способна даже с одного берега реки к другому берегу доплыть, не утопив по пути судно. От такого наглого заявления у меня даже дар речи пропал. Сокол и Ходот расположились на разных судах. Надеюсь, наш кормчий не утопит нас всех. Я покосился на Буривого, в надежде разглядеть в нем бывалого моряка и что-то она, надежда, не дает о себе знать. Ага сидел возле мачты. Он все утро был мрачный. Его можно понять. Но пока я не отомщу за его сестру, мне нечего больше ему сказать.
Несмотря на весеннее рассветное солнышко, было прохладно. Мы плыли по течению. Барашки волн разбивались о борта, снова вспениваясь и рассыпаясь. Наше судно было головным. Сзади слышались песни варягов.
— Внук, — позвал меня дед, — помнится, я учил тебя на гуслях играть, когда ты совсем малым был, — к чему интересно он ведет, — ты тогда еще не любил портки носить и голышом бегал по моему драккару. Помнишь?
Вот же старый хрыч. Смешки варягов заставили покраснеть.
— Не припоминаю я такого, — прокричал я в ответ, — видимо, ты меня с отцом спутал. Такое бывает в твоем-то возрасте.
Варяги уже не скрывали свой гогот. Буривой поддержал.
— Нет, тебя ни с кем не спутаешь. Моя кровь только в тебе проснулась, — с гордостью заявил этот проныра, — так что давай-ка спой нам, не посрами деда.
В мою сторону, передавая из рук в руки, направилась лютня. Взяв инструмент, я узнал его. Тот самый, на котором я в первый и последний раз играл на музыкальном инструменте. И что мне сыграть? Ни одной песни про море или походы не приходят на ум. И тут я вспомнил песню, которую до сих пор помню. Из игры, которая мне нравилась в той жизни. Единственное, что надо заменить «Валгалла» на «Ирий», пару мест подрихтовать и все будет замечательно.
Вспоминая аккорды, я помучил немного лютню и запел:
Корабли скользят по водной глади,
С горных круч до зелени равнин,
От начала в горизонты глядя,
Царь один!
Вдаль от Фьердов, ледяных течений,
Над границей воронье летит,
Саги о судьбе и песен пенье,
Меч и щит!
Клятвы милости, азарт погрома,
Единенье в кланы всех родов,
Лязги молота, раскаты грома,
Вечный зов
Оу-оу-оу-оу!
Я слышу зов из вечности!
Оу-оу-оу-оу!
Ирий ждет меня!
Оу-оу-оу-оу!
Играть с судьбой в беспечности!
Оу-оу-оу-оу!
Ирий ждет меня!
Ирий ждет меня!
Паруса да над рекой багряной,
Кровь и слава в битвах навсегда,
Щит на щепки разбивает рьяно,
Сталь тверда.
В чертоги Ирия приводит слава.
Сквозь пожары позовет набат,
В золоте горящем словно лава,
Мой Ирий!
Оу-оу-оу-оу!
Я слышу зов из вечности!
Оу-оу-оу-оу!
Ирий ждет меня!
Оу-оу-оу-оу!
Играть с судьбой в беспечности!
Оу-оу-оу-оу!
Ирий ждет меня.
Ирий ждет меня.
Ветер и волны — несут меня.
Волны и ветер — свобода моя.
Оу-оу-оу-оу!
Я слышу зов из вечности!
Оу-оу-оу-оу!
Ирий ждет меня!
Оу-оу-оу-оу!
Играть с судьбой в беспечности!
Оу-оу-оу-оу!
Ирий ждет меня!
Ирий ждет меня![2]
На припевах варяги даже с других судов начали подпевать. Благо, слова не замысловатые.
— Это моя кровь в нем поет! — крикнул Буривой ближайшему варягу, — Слышишь? — стукнул он его посохом.
Варяг, смеясь, покивал. И правильно, нечего спорить со стариком. Еще минут десять на других драккарах был слышен припев песни. Народу понравилось, зашло. Остается только благодарить Ивана Савоськина, который «познакомил» меня с этой версией песни. Пробирало до дрожи. Интересно, я создал новую реальность или нет. Услышат ли потомки эту песню в будущем или она дойдет через меня с этого века?
Я попрошу Метика придумать рунный алфавит и записать
