облили водой ее штанишки, а потом стали смеяться над ней, как будто она обмочилась. Тесс залилась краской стыда и спрятала лицо в ладошки, а я тогда впервые испытал нечто похожее на сочувствие к чужому несчастью. Бедняжку дразнили до самого Дня святого Валентина. Девочки в клетчатых джемперах и белоснежных блузках не дрались, они могли больно ударить словом. И в этом не уступали нашим феям, смышленым, как вороны, и жестоким, как рыси.
Человеческие детеныши были во всем хуже нас. Иногда, проснувшись среди ночи, я мечтал снова вернуться в лес, ворошить птичьи гнезда, воровать с бельевых веревок детскую одежду, играть и веселиться, чем корпеть над учебниками и злиться на одноклассников. Но начиналось новое утро, и реальный мир снова сиял во всей его красе, и я снова принимал решение забыть о прошлом и стать настоящим мальчиком. Порой школа меня не радовала, зато домашний уют все компенсировал. Каждый день мама поджидала меня, занимаясь уборкой или готовкой. Когда я триумфально входил в дом, она неизменно восторгалась:
— А вот и мой мальчик! — и тут же тащила в кухню, где меня ожидали всяческие вкусности и чашка растворимого какао.
— Как прошел день, Генри? Что нового узнал?
И я всегда выдавал один из пары заранее подготовленных ответов на этот дежурный вопрос.
Я быстро произносил текст, отрепетированный по дороге из школы домой. Она внимательно выслушивала, а потом отправляла делать домашние задания, с чем я справлялся только к ужину. Приходил с работы отец, и мы садились за стол. Фоном для семейного ужина обычно звучало радио, где передавали любимые мамины песенки. Я запоминал их с первого же раза, а если какую-то мелодию крутили повторно, уже мог ей подпевать. Мало того, я научился копировать тембр голоса большинства певцов: Бинга Кросби, Фрэнка Синатры, Розмари Клуни и Джо Стаффорда. Мама воспринимала мои музыкальные способности как должное, как продолжение всех остальных многочисленных талантов, которыми наделяло меня ее воображение. Часто она выключала радио и просила меня продолжить песню.
— Дорогой, спой нам, пожалуйста, еще раз «Поезд на Дримленд»[7].
Когда отец впервые услышал одно из этих моих «выступлений», его реакция была не столь позитивной:
— И где же ты нахватался? То мелодию не мог повторить, а тут заливаешься, как соловей!
— Не знаю. Может, я просто раньше не слышал этих песен…
— Смеешься, что ли?! Радио орет тут целыми днями! А этот Нат Кинг Коул с его джазом меня уже просто достал! И ты говоришь, что раньше не слышал этой песни?!
— Я имел в виду, что не прислушивался к ним раньше, а теперь вот сосредоточился.
— Ты бы лучше сосредоточился на домашнем задании и на том, чтобы помогать матери по дому.
— Если песню не просто слушать, а пропускать через сердце, запомнить легко.
— Не перечь старшим, Карузо, — он покачал головой, взял свой «Кэмел» и закурил очередную сигарету.
Я решил больше не петь в присутствии отца.
А вот Мэри и Элизабет, напротив, высоко оценили мой талант. Они обожали меня слушать, лежа в своих кроватках, особенно когда я пел им что-нибудь из новенького: Mairzy Doats или Three Little Fishies. Ну, а когда их требовалось убаюкать, я начинал петь «Над радугой» Джуди Гарланд, и они мгновенно, как по команде, закрывали глазки.
Моя жизнь в семье Дэй медленно превращалась в комфортабельную рутину: и дома, и в школе дела шли как по маслу. Внезапно похолодало, и почти мгновенно листья приобрели всевозможные оттенки желтого и красного. Это буйство красок причиняло мне почти физическую боль. Октябрь совершенно смешал все мои чувства, и кульминацией этой круговерти стал Хэллоуин. Я знал, конечно, как все это бывает: выпрашивание орехов и сладостей, костры на площадях и шутки над горожанами. Поверьте, мы, хобгоблины, вносим немалую долю веселья в этот праздник: хлопаем дверями, разбиваем ваши тыквы, наклеиваем на окна бумажных чертенят… С чем я еще не сталкивался, так это с энтузиазмом, с которым дети участвовали во всем этом. И даже школа была вовлечена в подготовку к празднику. Еще за две недели до наступления Хэллоуина началась суматоха: учителя писали сценарий вечеринки, родители готовили угощения — пекли печенье, делали торты, закупали яблоки, попкорн и конфеты, — классную комнату украсили полосками черной и оранжевой бумаги, стены оклеили бумажными оранжевыми тыквами и черными котами. Ученики вырезали из картона разные ужасные штуки, которые казались еще ужаснее от того, как они отвратительно были нарисованы, и тоже приклеивали их, куда ни попаля. И главное: все шили костюмы, набор которых, как обычно, был стандартен. Я помню свой разговор с моей матерью на эту тему.
— У нас будет вечеринка в классе на Хэллоуин, и учительница сказала, что мы можем прийти на нее в каком-нибудь костюме. Можно, я приду в костюме хобгоблина?
— Какого еще хобгоблина?
— Ну, обыкновенного хобгоблина.
— Я тебя не понимаю. Что еще за хобгоблин? Это какое-то чудовище, что ли?
— Нет.
— А кто тогда? Привидение? Призрак?
— Нет, не привидение.
— Может, это такой малюсенький вампирчик?
— Мама! Хобгоблины не пьют кровь!
— Может, тогда это что-то типа феи или эльфа?
Я завизжал от восторга! Впервые за эти два месяца я не сдержался и закричал своим настоящим голосом. Она не на шутку испугалась:
— Ради бога, Генри! Ты напугал меня до смерти! От таких воплей даже мертвые воскреснут! Прямо как какой-то банши! Какой тебе еще Хэллоуин?! Обойдешься без него.
Банши! Вот придумала! Банши умеют только стонать и плакать, и никогда не воют и не кричат. Ситуация требовала разрешения, и я начал рыдать, уподобившись близнецам. Мама тут же смягчилась и притянула меня к своему животу.
— Ну, ладно, ладно. Я пошутила. — Она взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. — Я просто не знаю, что это еще за хобгоблин такой. Давай лучше ты будешь пиратом. Тебе ведь раньше это нравилось…
Вот так я и пришел в костюме пирата: в старомодных панталонах, рубашке с пышными рукавами, в бандане и с серьгой в ухе, как у Эррола Флинна. Я был единственным пиратом в толпе привидений, ведьм и зомби. Единственным во всей школе, во всем городе, а может, и во всей стране. Я участвовал в праздничном концерте и пел песенку «Пикник плюшевых медведей». Я начал писклявым голосом Генри Дэя, но когда дошел до слов «И если вы войдете в лес ночной порой», я «включил» зычный баритон Фрэнка Де Вола, точно такой же, как на записи. Публика была в шоке. Кто-то открыл рот от удивления, кто-то даже
