задело-таки колом? Да нет, крови вроде не видно. Может, просто ребро сломано… Двигаться больно, да… И правую руку толком не поднять. Плохо. Как теперь выбираться-то? Тем более что колья все кругом старые да гнилые. А до верху-то сажени полторы – не допрыгнешь, не выберешься… Вот ведь угораздило-то!
Сверху, сквозь образовавшуюся дыру, пробивался свет оставшегося где-то в недосягаемой вышине неба. Превозмогая усилившуюся боль, девушка вытащила все колья, выбрала наиболее подходящие. Сняв с ног обмотки, связала – получился длинный такой шест. Проткнув слой старых веток и снега, Войша прислонила шест к краю ямы. Поплевала на руки… полезла… Ах, больно-то как… Ну, еще чуть-чуть, еще… еще… Вот и солнышко! И…
С треском переломился шест, и бесстрашная девушка ухнула вниз, едва не сломав ноги… Хорошо еще, жива осталась. Сиди теперь, кукуй! Или пой песни, авось да услышит кто. Только вот кому в это чертово Васильково нынче надо? Да и от дороги вдалеке… Кто же все-таки здесь прошел-то, а?
* * *
Осматривать место происшествия Ермил отправился сразу после полудня. Пока сменился со стражи, пока получил приказ… После всех недобрых известий на душе как-то мерзко стало, тревожно. Златомир, Вячко… Старые друзья-соратники… и вот так, погибли. Невзначай, по-глупому… Можно сказать – у себя дома. Эх, жизнь! Как сказал Тимофей Кузнечик – «жиза»!
Поначалу отрок хотел взять на конюшне лошадь, но пока шел, раздумал – на лыжах-то выходило куда быстрее, напрямки. Сначала по васильковской дороге, потом к реке свернуть – там, по пути, и будут Вячкины охотничьи угодья, там же рядом и пост.
Взяв с собой котомку с нехитрой снедью, отрок встал на лыжи и живенько заскользил по санному тракту. Туда – час, да столько же обратно, да час-полтора – там. До темноты вполне можно успеть. Если не оставаться в казарме на обед. Вот Ермил и не остался, прихватил, что было, с собой.
Хорошо продвигался парень, быстро – лыжи скользили ходко, несли с ветерком. Вот уже и ольховник показался, повертка у трех высоких лип. Еще версты две и… Где вот только повернуть лучше? Сразу за липами? Или дальше к Василькову проехать?
Прикидывая, отрок остановился невдалеке от лип, поглядывая на чью-то недавнюю, уже припорошенную снегом лыжню, что пересекала опушку… Наверное, лучше все же ближе к Василькову повернуть.
Подумал так и тут вдруг услышал песню. Где-то за ольховником, что ли, пели… Девка! И голос такой… грубоватый. Но девичий, да…
Приди к нам, весна,
Со радостью!
Со милостью!
Ишь, как поет. Коряво, но старается! Этак с надрывом, будто от песни той жизнь и смерть зависит…
Со рожью зернистою,
Со овсом кучерявым,
С ячменем усатым…
Песню эту Войша напевать любила. Когда не слышит никто. Вернее, это она думала, что не слышат. Кому надо – слышали. Тот же Ермил. Вот и сейчас насторожился парень! И песня знакомая… и голос… кажись… знаком!
Приди к нам, весна-а-а…
Господи! Так не «кажись», а знаком – точно! Это ж Добровоя, Войша! Ну да – она и поет. Интересно, что тут и делает-то? А пойти да глянуть! Вдруг и впрямь – Воя! Парой бы слов перекинулись, уговорились бы о встрече…
Со рожью зернистою,
Со овсом кучерявым,
С ячменем…
Она – не она?
А ну-ка!
Навострив лыжи с дороги, Ермил погнал быстро, как мог… И едва не угодил в разверзшуюся прямо на пути яму!
Со рожью зернистою,
Со овсом…
Что такое? Да, похоже, в этой вот яме и пели! Чудны дела твои, Господи!
– Со овсом кучерявым, с ячменем усатым! – подобравшись к самому краю, подпел Ермил.
Внизу резко умолкли.
– Эй! – отрок свесился над самым провалом, позвал.
– Есть там кто?
– Ну ясен-пень, есть, – глухо донеслось в ответ. – Давай уже, помогай. Хватит орать-то!
* * *
Нерадостный, отправился Михайла проверять караулы. Так-то и полусотники проверяли, и наставники иногда, но вот захотел сам. Просто проехаться, развеяться, да, по возможности, отвлечься от мрачных своих мыслей.
Набросив поверх полушубка подбитый куницей плащ, сотник вскочил в седло, да, выехав со двора, поворотил на реку, на зимний тракт. Реки в то время – дороги: и зимой, пока лед не подтает, и летом – до самого ледостава почти. Зимушка-зима – время для поездок хорошее, можно и по делам торговым, и просто так, в город – на ярмарку либо на праздник какой скататься, знакомых навестить, родню.
В город… Обозы со свечками да стрелами арбалетными посланы еще третьего дня, скоро уж и вернуться должны с прибытком. Еще рыбу мороженую посылали – осетра да сома. Рыбу в Турове брали хорошо, осетры-то там повывелись – больно народу загребущего много!
Еще ножи в городе продавали, сговорились с купцом Никифором, Мишиным дядькой, родным братцем Анны Павловны, матушки. Братец-то, конечно, братец, да держи ухо востро, потому как купец, а у торгового люда во первую голову завсегда одно – прибыль. Правда, тут договорились взаимовыгодно, в выборе товара Никифору уступив. Тимка Кузнечик хотел было на продажу хорошие ножи ковать, с наваренным лезвием – на сталь еще железные «щечки». Железо со временем стачивалось, нож от того вострел сам собою. Удобно, да дорого! Не понравилась Никифору цена – две куны, не многие за такую цену ножик возьмут. Давайте-ка что попроще шлите – проще, побольше, подешевле. Обычные – дешевые – ножики хорошо пошли. Да и делать их недолго, тем более – в мастерских, устроенных по типу мануфактуры – с «конвейером» и разделением труда. Кто железо тянул, кто клинок ковал, кто вострил, совсем иные рукоятки вырезали, а все вместе собирали – опять же другие. Так куда быстрей выходило. А чем больше товара – тем выше прибыль. Кроме ножей, еще браслетики стеклянные хорошо шли, сырье для них закупили по осени на ярмарке в Турове, у булгарских купцов с великой Итиль-реки. Тоже вот, казалось бы, дешевка, а как берут! Ну так каждая девушка хочет быть красивой, но не каждой достанется злато да серебро. Богатых людей мало, бедных – много, на этом и бизнес, так сказать – массового спроса товар.
Спустившись на ледовый тракт, сотник оглянулся, невольно залюбовавшись Ратным. В те времена селенья так ставили, чтоб с реки глянулись, ибо реки – дороги. Несмотря на
