— Заставил ты меня побегать за тобой по Степи, — сказал унсар вроде бы добродушно, но за словами слышалась угроза.
Арон развел руками.
— Прошу прощения, что доставил вам неудобство, мастер.
— Я ненадолго потерял тебя на тропе местных духов, — продолжил унсар, — эти выскочки перекрыли… — он вдруг замолчал, и почти доброе выражение лица сменилось откровенно недобрым. — Твое эррэ! Что ты сотворил со своим эррэ, мальчишка?
«Мальчишка»?
Интересно, когда к Великому Магу Арону Тонгилу, главе Темного Ковена и Наместнику Севера, обращались так в последний раз? Лет пятнадцать назад? Двадцать? Или и того больше?
Несмотря на очевидную серьезность ситуации, мысленно Мэа-таэль не удержался от смешка — а потом подумал, что он, наверное, тоже злопамятный. Нехорошо. У Арона ведь было куда больше причин злиться, а он Мэа-таэля простил. То есть, кажется, простил…
Между тем Арон ничем не показал, что такое обращение его задело.
— Что не так с моим эррэ, мастер? — спросил он вежливо.
— Что не так? А сам не чувствуешь? Оно порвано, перекручено и двоится во многих местах.
— Вот оно что. Должно быть последствие моего воскрешения, — тем же тоном и так же без тени удивления сказал Арон.
— А, воскрешения, — задумчиво протянул унсар. — Ну, возможно, возможно. Я слышал о твоей смерти, да. Невовремя ты позволил себя убить. Впрочем, воскрес и ладно. Через несколько дней… — он вновь замолчал и в этот раз молчал куда дольше. Взгляд его скользил по Арону, по пустому пространству рядом с ним и вновь возвращался к Арону. И когда унсар заговорил, Мэа-таэлю вдруг, без всякой причины, захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Главное — подальше отсюда.
— Мертвое Искусство, которому я тебя обучил, где оно?
Вдобавок к странному мастеру еще и Мертвое Искусство? Как многого, оказывается, Мэа-таэль не знал о своем друге…
— Я заменил его Тенями, — прежним вежливым тоном ответил Арон.
Унсар на это отреагировал не сразу, и выражение лица у него было такое, словно он не мог поверить тому, что услышал.
— Ты… ты посмел… — выдохнул наконец. — Бестолковый мальчишка! Зачем?
— Я не мог контролировать свой Мертвый Дар. Пришлось от него отказаться.
— Не мог контролировать… Не мог контролировать и поэтому отказался от величайшего могущества, доступного смертному?
— Именно так, мастер.
Желание куда-нибудь исчезнуть, появившееся у Мэа-таэля полминуты назад, стало почти нестерпимым. От унсара несло смертью, и с каждым мгновением это ощущение становилось сильнее.
А потом разом схлынуло.
— Тебе невероятно повезло, что я не узнал о мере твоей глупости и неблагодарности раньше, — сказал унсар бесцветным голосом. — Сейчас возможности подготовить нового ученика у меня нет, придется работать с тобой. Время закончить то, что не успел сделать я, почти наступило.
Лицо Арона продолжало выражать все то же вежливое внимание, но Мэа-таэлю показалось, будто маска готова дать трещину и рассыпаться. Арон явно понимал, о чем говорил унсар, и упомянутое «мастером» «почти наступившее время» магу сильно не нравилось.
— Сколько осталось до наступления этого времени, мастер? — спросил Арон.
— Несколько дней. Может был несколько часов, — тем же бесцветным голосом ответил унсар. — Раз ты лишился своего лучшего оружия, придется дать тебе другое. Если сумеешь им овладеть, шанс у тебя будет. Не сумеешь — умрешь.
Унсар махнул рукой и в воздухе перед ним возникло что-то странное. Оно напоминало Врата, но лишь самую малость — форма была не та, цвета были не те. Но унсар не шагнул в них, а впервые за все время посмотрел на Мэа-таэля.
— Тот самый полукровка-таэль. Да, наслышан. Твоя прабабка просила, если встречу, передать тебе привет.
— Прабабка? — растерянно повторил Мэа-таэль. Насколько он знал, со стороны матери обе его прабабки давно ушли к Многоликому, а может уже и возродились в новых телах. Со стороны отца-эльфа? Эльфы, конечно, жили куда дольше людей, и прабабки с эльфийской стороны вполне могли здравствовать до сих пор. Вот только Мэа-таэль очень сомневался, что высокородным древним эльфийкам было дело до побочного правнука-полукровки.
— Пра-пра-пра… Я не считал сколько раз «пра», — унсар небрежно махнул рукой. — Из всех ныне живых потомков ты ее любимчик.
Потом унсар повернулся к Арону и жестом указал на странные Врата. И Мэа-таэлю на мгновение показалось, что Арон не выдержит, его мнимое послушание исчезнет, и… Но нет, маг сдержался и сейчас, только глаза посветлели — будто на мгновение покрылись ледяной коркой — и вернулись в норму.
Арон шагнул внутрь Врат первым, унсар последовал, Врата полыхнули серебром и исчезли.
Мэа-таэль остался в степи один.
Глава 4Кормили здесь сытно. Это был единственный положительный момент, который Истен смог найти в своем заключении. Хотя нет, все же не единственный. Вторым положительным моментом было то, что в камере Истен оказался один — работорговцы решили, что помещать обычного человека с оборотнями не стоит. Боялись, что те его загрызуть, а они потеряют доход от его продажи? Вероятно. Но, так или иначе, Истен сидел в камере один — до сегодняшнего дня.
Сегодня ключ заскрипел в замке двери в непривычное время, а потом на пороге появилось двое стражников. Истен понятия не имел, были то Дэлун Шогг или же обычные люди, нанятые охранять пленников. В руках один из стражников нес ребенка, мальчика лет десяти, по всей видимости находящегося без сознания. Положив ребенка на солому, толстый слой которой покрывал пол камеры, стражник повернулся к Истену.
— Ты имперец, — сказал на ломаном киранском. — Он тоже имперец. — И, сочтя на этом свою миссию выполненной, вышел за дверь.
Истен посмотрел на ребенка. Вернее, в первую очередь посмотрел на его шею. Там был точно такой же ошейник, как и на самом Истене. Маленький маг, значит.
В камере всегда было сумрачно. Кроме ночного времени, конечно, ночью было просто темно. Днем свет попадал внутрь через окно у самого потолка, такое узкое, что его не позаботились даже забить решеткой — все равно пролезть сквозь него было невозможно. Но и в сумраке было видно, что одет ребенок как кочевник, а не как имперец. Но только одет. Его волосы в многочисленные косы, характерные для кочевников, заплетены не были — может быть оттого, что были для этого недостаточно длинные.
Присев рядом, Истен повернул ребенка, все еще не пришедшего в сознание, так, чтобы на его лицо падало больше света. Черты лица были типичны для имперца, а еще они показались Истену знакомыми.
Приводить ребенка в сознание Истен не стал, просто сел рядом, глядя на него и пытаясь вспомнить.
Что-то, связанное со столицей.
