вскрывал консервные банки или приносил дрова для нашего камина.
При одном воспоминании о Кристобале в горле вновь засел тугой комок. Как мне вообще теперь жить дальше, если абсолютно все напоминает мне о нем? Я опустила голову, чтобы спрятать навернувшиеся слезы.
Я тосковала по обществу Кристобаля, по его неустанному стремлению мне угодить, по его сочувственному вниманию (когда он готов был меня слушать). Удивительно, насколько самодостаточными казались мне сейчас мужчины. Это было и преимущество их, и недостаток.
В моем случае это было явным недостатком, поскольку оба мои спутника глядели на меня как на неполноценную мужскую особь, когда, ступая в лодку, я заносила свой багаж и в то же время корчилась, пытаясь удержать равновесие.
Козырьком приложив ладонь ко лбу, Аквилино поглядел на пролетающую стаю чаек. Он сидел напротив меня, неуклюже скрестив длинные ноги, и деловито каждые две-три минуты вскидывал худощавую руку, отмахиваясь от комаров.
Парнишка, что взялся доставить нас в Винсес, едва ли был старше семнадцати. Переправляя мой чемодан в заднюю часть каноэ, он представился как Пако. Видимо, мне следовало проявить к нему благодарность за помощь, хотя я и чувствовала, что сделал он это скорее для собственного удобства, нежели моего. На юноше была белая, пропитавшаяся потом рубашка. Я удивилась, зачем он вообще ее надел – ведь ткань, намокнув, сделалась почти прозрачной. Пока парень энергично греб веслом, под мышками у него выросли два мокрых пятна – темные и круглые, как блины. Кожа лица у него была желтушно-бледная, а короткие вьющиеся волосы покрывали голову, как мох.
– Сейчас поднимемся по реке, – сказал Аквилино, указывая рукой на север. – Именно там все плантации какао и находятся. Наш сорт какао мы называем «Арриба»[13] – из-за такого расположения плантаций относительно реки.
Об этом факте отец упоминал матери в письмах, которые он писал ей, когда только сюда приехал. Впрочем, это было еще тогда, когда она вообще читала от него письма. Через несколько лет мама перестала их даже вскрывать и просто кидала в плетеную корзинку, где они и лежали потом до пожелтения. Я смогла их прочитать только тогда, когда матери не стало, хотя все прошедшие годы сгорала от желания их вскрыть.
– Наши какао-бобы – одни из лучших в мире, – как бы между прочим похвалился Аквилино.
– Да, это я слышал. – Мне уже стало привычнее говорить более низким тоном. Мой голос и так никогда не был высоким, как у большинства женщин. К примеру, помощница моя по «шоколаднице», ла Кордобеза, ни за что не смогла бы провернуть такую авантюру, потому что у нее уж очень был визгливый голосок.
Пако больше не обращал на меня внимания, и это явственно говорило о том, что моя маскировка работает. Еще больше я в этом убедилась, когда он стал энергично чесать себя в паху.
Из того, что объяснили мне оба моих спутника, я поняла, что нам предстоит пробираться из реки в реку, пока не доплывем до Рио-Винсес. Река Гуаяс, как мне сообщили, являлась самой длинной из них. Коричневая и полноводная, она была окаймлена буйной растительностью. Мне отчего-то вспомнились желтые равнины и оливковые деревья в родной Андалусии. Какими же разными были эти пейзажи! Здесь деревья, росшие вдоль реки, развалисто тянулись из берегов, точно зевала сама земля. Ветки их густо и беспорядочно покрывала сочная листва.
– Когда доберемся до Винсеса, – молвил Аквилино, – то встретимся с управляющим дона Арманда. Он и покажет нам плантацию.
Внезапно Пако указал на дерево, увешанное вокруг толстого ствола желтыми продолговатыми плодами.
– Вот оно, глядите! – воскликнул Пако. – Наше Pepa de Oro[14].
Я никогда в жизни не видела, как выглядят стручки какао. Невозможно было поверить, что тот темный густой шоколад, что я готовила каждый божий день, происходит из этих необычных, причудливого вида плодов, из этого «золотого зернышка», как только что назвал его Пако. Парнишка сиял неподдельной гордостью. И я лишь сейчас начала по-настоящему понимать, насколько важно для эквадорцев выращивание какао.
Мне до сих пор не верилось, что я наконец оказалась здесь – ведь я так долго об этом мечтала! Если бы только сам отец привез меня сюда, а не я прибыла одна да при столь странных обстоятельствах.
Пока мы перебирались из одной речки в другую, на каноэ царило молчание. Жара как будто лишила нас дара речи. Воздух был настолько душным, что я поневоле задумалась, прозорливо ли я поступила, одевшись мужчиной. Ведь я не могла просто снять пиджак, как Аквилино, или расстегнуть рубашку, как уже давным-давно сделал Пако. Единственное, что мне оставалось, – это утирать то и дело проступавший на лбу и шее пот носовым платком с инициалами Кристобаля.
* * *
В порту нас никто не ожидал. Аквилино предложил прогуляться до площади, посмотреть, нет ли управляющего там. Я дала Пако несколько монет, чтобы он приглядел за моим багажом на пристани – не могла же я таскать по городу тяжелый чемодан, точно дамскую сумочку.
Мне доводилось слышать, что Винсес называют París Chiquito, «маленьким Парижем», но я даже не представляла, насколько это точное определение. Архитектура Винсеса напоминала любой европейский город со зданиями в стиле барокко в пастельных тонах. Там даже оказалась своя мини-версия Эйфелевой башни и бирюзового цвета дворец с вычурной белой лепниной вокруг окон и балконов. Повсюду были магазины с французскими названиями – как, например, Le Chic Parisien, Bazaar Verdú, – а жители щеголяли нарядами по последней европейской моде, какие мне доводилось видеть разве что в Мадриде. Отец здесь, надо думать, чувствовал себя вполне как дома.
– А вот и он, – указал куда-то вперед Аквилино.
Мне мало что было видно сквозь запотевшие мужнины очки, но я различила, как к нам подъехал автомобиль. Сняв очки, я протерла их краешком жилета.
Вскоре к нам подскочил молодой мужчина, которому было где-то под тридцать.
– Дон Мартин, добрый день! – протянул ему правую руку адвокат.
Я поспешно надела обратно очки, пока этот человек не успел разглядеть вблизи мое лицо. Я ожидала, что отцовскому управляющему окажется лет побольше, а этот господин был моего возраста или, быть может, всего чуточку старше. Он не был красив – по крайней мере, в привычном понимании этого слова. Одно из век у него приопускалось слегка ниже другого, а кожа выглядела шероховатой и неоднородной, как будто несколько слоев загара от постоянного пребывания на солнце теперь боролись между собой за превосходство на его лице. Цепкие ястребиные глаза его сияли ярким живым блеском, что я расценила как
