от себя не ожидаешь…
Сперва я бегу по мелким камушкам, а потом по траве. Камушки очень больно впиваются в босые ноги, ранят их. А вот трава, наоборот, мягкая и мокрая, щекочет. Но сейчас мне и не до нее, потому что я просто бегу и бегу.
В небе что-то ярко сияет. Луна… Звезды… А я и забыла, что они есть. Вокруг жужжат ночные жучки. Хочется постоять и послушать, да не могу. Пока нельзя.
— Не отставай, Гус! — кричу я назад, ведь нам надо убежать далеко-далеко отсюда, и только тогда можно будет расслабиться. Небось дяденька с тетенькой всего в двадцати шагах и догонят, как только остановимся перевести дух. Я то и дело спрашиваю Гуса, бежит ли он, не сильно ли устал, умоляю не отставать ни на секунду.
— Еще чуть-чуть, Гус, — говорю я. — Еще чуть-чуть, и мы свободны!
Дяденька с тетенькой зовут нас, но не очень громко, чтобы не поднимать переполох. Зато у них с собой фонарики, свет которых шарит сквозь деревья. Бывает, он упадет на Гуса или меня, и тогда я пригибаюсь, уворачиваюсь то в одну сторону, то в другую, и теперь путь к тому дому не смогу найти, даже если захочу.
Спустя время дяденьку с тетенькой больше не слыхать, отчего и облегчение, и ужас одновременно. Неужто мы оторвались? Или они спрятались среди деревьев и выжидают?
На улице ночь, пока еще темно. Дорогу разглядеть помогают луна и звезды, которые ее хоть чуть-чуть да освещают. После жизни в подвале наши глаза уже привыкли к темноте, и в этом дяденька с тетенькой нам уступают.
Понятия не имею, где мы. Улица, дома. Правда, домов не так уж и много, а какие есть — разрушены деревьями, а сами деревья большие, высокие, но не настолько, чтобы мы с Гусом могли за ними спрятаться. В домах темно, свет почти нигде не горит. Трава везде запущенная, до колен высотой, и в ней полным-полно колючих сорняков, которые царапают мне голени и ступни, колют, будто ножички, до крови.
Я бегу сломя голову и вдруг налетаю на ветку, да так, что искры из глаз сыплются. Колени сводит, и я застываю, пережидая боль.
— Что случилось? — спрашивает Гус.
Не успеваю я ответить, как где-то сзади хрустит ветка, и я понимаю, что, если мы хотим выжить, надо бежать дальше.
— Бежим! — говорю я, срываясь с места.
Гус тяжело дышит у меня за спиной, и вскоре мы замолкаем, потому что надо сохранить дыхание для бега.
Я запинаюсь об упавшее дерево и падаю на четвереньки. Больно, особенно коленкам, однако разлеживаться и ныть некогда, поэтому я встаю, отряхиваюсь и снова бегу.
— Тут дерево, осторожно, — шепчу я Гусу, зная, что он где-то в нескольких шагах позади, хотя его дыхание все труднее и труднее услыхать сквозь свое собственное.
Ноги устали, ступни тяжелые, как свинец. От страха и одышки бешено бьется сердце. Страшно до жути от мысли, что дяденька с тетенькой сделают с нами, если поймают. После того как наконец почувствовал свободу, умирать совсем не хочется.
Я несусь мимо домов, срезаю по дворам, бегу по дороге.
Через некоторое время ноги устают вконец. У нас с Гусом не так-то много вариантов: несколько домов тут рядом есть, но откроют ли нам посреди ночи? Наверное, не надо рисковать. Если не пустят, поймать нас будет проще простого.
Спрятаться, по-моему, будет лучше. Я оглядываюсь по сторонам в поисках укромного местечка. Бегу уже помедленнее. Я ж не глупая, ни за что не поверю, что дяденька с тетенькой просто сдались да пошли домой.
Во дворе у одного дома я замечаю под корявым деревом сарай.
— Пошли, Гус! — зову я, потому что больше спрятаться вряд ли где можно будет. — Вот сюда.
Тут я вижу на сарае замок; закрыт он, оказывается, ненадежно, так что зайти получится.
Я тихонечко снимаю замок и открываю дверь. Она жутко скрипит. Влезаю в узкую щелочку и даю место Гусу, но тот не идет. Видать, отстал сильнее, чем мне казалось, — надо дождаться.
Только уже в сарае я немножко расслабляюсь. С замиранием сердца жду, когда из ночной темноты появится Гус, а его все нет и нет.
Я гляжу кругом, тихонько зову его… Без толку.
* * *
Сюда идут. Листья под ногами приминаются и хрустят, будто чипсы. Кто-то тяжело дышит, пыхтит, и хотя я надеюсь, что это Гус, понимаю — не он, ведь точно так пыхтел дяденька, когда только-только погнался за мной.
Дверь в сарай я прикрыла не до конца, потому что как раз выглядывала Гуса, когда послышались шаги. Я тут же юркнула обратно — правда, видать, не слишком тихо, и дяденька услыхал шорох.
Он уже совсем рядом. Забиваюсь в угол сарая за старый мусорный бак. Тут, в сарае, места мало из-за всякого хламья, которое в темноте и не разберешь даже.
Я вся трясусь, да так сильно, что приходится прижать к себе колени и обнять. Где же Гус? Если дяденька тут, значит, он не у него. Хотя, может, он у тетеньки. А может, он себе тоже сарай нашел спрятаться, ведь Гус хоть и трусишка, а не дурачок — не пропадет…
Дяденька обходит сарай вокруг и останавливается у двери. От его тяжелого дыхания я сама начинаю дышать чаще и громче. Набрав воздуха, зажимаю рот рукой, чтобы вдохами-выдохами не сдать свое укрытие.
Сердце в шее стучит так быстро, что голова кружится. Я вся в холодном поту и, кажется, вот-вот описаюсь. Не могу больше сдерживать дыхание — быстренько и тихо хватаю глоточек воздуха и снова зажимаю рот.
За дверью сарая ярко горит луна, освещая дяденьку. Он будто сияет. Видно его силуэт, острый подбородок, лохматые волосы, огромный нос. Такой же уродливый, как тетенька, и не очень высокий, в отличие от папы, каким я его помню.
Дяденька поворачивается к двери и распахивает ее. Дверь взвизгивает, грустная от того, что дяденька заходит. При открытой двери в сарай врывается свет луны. Не сильно, конечно, но мне все равно делается страшно, ведь теперь я не такая уж и незаметная.
Я закрываю глаза и опускаю голову к коленям, чтобы стать маленькой.
На фонарике щелкает выключатель. Даже через закрытые веки я вижу, как свет шарит по сараю, отскакивает от стен. Никогда в жизни мне не было так страшно.
Мусорный бак побольше да пошире меня, но я все равно сижу как можно ниже, аж все тело болит. Свернулась в маленький клубочек,
