разуверил его отец. Это было правдой; слуги в суматохе даже не успели приготовить обед. — Но не слишком ли вы увлекаетесь? Вид у вас довольно усталый.
— Вы должны быть осторожны, — медленно выговорила по-английски мама. — Нехорошо, если вы в первый же день заболеете.
Ричард улыбнулся.
— Обещаю быть осторожным… с завтрашнего дня.
Я посмотрела на его рослую (он был выше всех нас), пышущую здоровьем фигуру и с некоторой иронией подумала, что уж ему-то вряд ли стоит беспокоиться о своем здоровье. Ричард перехватил мой взгляд, в его веселых глазах я прочла скрытую усмешку и смущенно отвернулась.
— Выпить бы сейчас пива! — вдруг сказал Кит, развалившись на набитом конским волосом диване. — Нет ничего лучше пива — холодного, прямо со льда. Ты тоже не отказался бы, Ричард?
Но пива в доме не было. Его и вообще-то никогда не покупали, если только не ждали европейцев. Пришлось спешно посылать пеона в клубный бар, до которого было добрых две мили. Пеон повесил на руль велосипеда корзину и неохотно отправился в путь под палящим солнцем.
Пиво, которое он привез, оказалось не только не охлажденным, но даже горячим. Остудить его можно было только одним способом — с помощью кусочков льда. Увидев в стакане, под пеной, лед, положенный щедрой рукой слуги, Кит поморщился.
— Какая-то бурда, а не пиво, — криво усмехнулся он и добавил полушутя: — Вот, Ричард, что значит жить в глуши.
Жить в глуши! Я никогда не считала, что мы живем в глуши, да и теперь не считаю. Но Кит провел много лет в Англии, он говорил о Лондоне, как о хорошо знакомом ему городе, и мне было понятно, почему он так думает. Блеск и великолепие столицы другого мира ослепляли его, вот почему наш родной город казался ему обыкновенным захолустьем.
— Кругом такая красота, а ты думаешь о пиве, — пристыдил его Ричард. — Здесь столько развлечений. — Он тоже говорил шутя, и трудно было понять, насколько искренни его слова.
— Он говорит о цветущих деревьях! — пояснил Кит. — Таких, как золотой могур[5]. Они обычно восхищают всех иностранцев.
Кит, очевидно, ожидал возражения, но напрасно. Ричард немного покраснел, но голос его звучал спокойно.
— Естественно, они меня восхищают. Я ведь никогда не видел гигантских цветущих деревьев. Самое похожее на них, что я могу вспомнить, буковые деревья, но они не так… поразительны.
Возражение последовало от Говинда. С трудом подыскивая слова, он сказал:
— Не только иностранцев. Местных жителей они тоже восхищают.
Не знаю приему— может быть, именно потому, что высказывался он так редко и с таким трудом подбирал слова, — но эти простые фразы прозвучали с какой-то особой выразительностью. Наступило неловкое молчание. Но тут в разговор вступила мама, спокойная, хладнокровная, полная решимости не допустить никакой неловкости. Золотой могур? Да, он чудесен, особенно в это время года. А видел ли Ричард лесное пламя?[6] Многие считают, что все они одинаковы, между тем имеется много разновидностей… Она принялась подробно, неторопливо объяснять различия между видами, и все мы как-то успокоились. В это время наконец объявили, что обед подан.
Этот первый после возвращения Кита обед был, конечно, праздничным. Длинные узкие столы ломились от множества разнообразных яств. Ради такого случая подали серебряные приборы, высокие кашмирские стаканы с золотыми ободками, жадеитовые чаши с розовой водой и особенно восхищавшие меня низенькие эбеновые подставки, окантованные розеттами.
Кит был явно доволен и даже удивлен: очевидно, за время долгого отсутствия он забыл, как выглядит наш праздничный стол.
— Милая ма! — воскликнул он, ласково обнимая мать. Я вспомнила, что он и прежде, когда бывал в духе, употреблял это уменьшительное «ма». — Да это настоящее пиршество!
— Пустяки, — улыбнулась она и посмотрела на сына бархатистыми глазами. — Для тебя, сынок, ничего не жалко. — Я знала, что, будь мы одни, она добавила бы: «Твои родители не нищие».
— Я так долго ждал этой минуты… Ведь я очень соскучился по нашей пище… Только сейчас понял, как мне ее не хватало.
Слушая его, я почему-то испытывала чувство неловкости. Мне казалось, будто эти слова вырвались у него под влиянием порыва, о котором он, как человек самолюбивый, будет потом сожалеть.
Но мои родители, дяди, даже Говинд, смотрели на Кита с одобрением и удовлетворением. Похвальные чувства для молодого человека, возвратившегося из дальних странствий, к тому же такого европеизированного, как Китсами! И тем лучше, если эти чувства выражаются открыто, да еще в присутствии англичанина.
— Но об этом ты ни разу не писал, — заметил отец. — Иначе…
— Что бы ты сделал? — засмеялся Кит. — Послал бы мне повара?.. Посылку?.. Маму?
— Гостинцы мать посылала тебе много раз, но они почти всегда возвращались обратно.
— Ну, это дело такое… Таможня… — невнятно пробормотал Кит. — Таможенники ничего не пропускают. Это и Ричард может подтвердить.
Ричард кивнул:
— Верно. Таможенники — люди придирчивые.
Я представила себе недоверчивых таможенных чиновников: вот они вскрывают ящики, изучают их содержимое, принюхиваются к соленьям, маринадам и разным специям и, ничего не поняв, озадаченные, возможно, и сбитые с толку, ставят на них клеймо: «Вернуть отправителю». Тогда я еще не подозревала, что возвращать посылки мог и сам Китсами, не желавший платить пошлину.
Старший дядя решил, что пора сказать свое веское слово.
— Эх-хе-хе. В гостях хорошо, а дома лучше. — Обращаясь к Ричарду, он спросил — Что вы на это скажете, сэр?
Этот дядя, когда разговаривал по-английски, выражал свои мысли как-то странно.
— Аминь, — ответил Ричард.
Такая манера парировать трудные вопросы показалась мне остроумной, хотя и необычной, и я решила взять ее на вооружение.
— Банальная пословица, дядя. — Кит выглядел слегка раздраженным. — К тому же не очень кстати приведенная.
Резкая нотка, прозвучавшая в его голосе, могла бы смутить многих, но только не дядю. Привыкший к почтительному обращению, равнодушный к обидам других, он совсем не собирался сдаваться.
— Пусть банальная, зато верная, — сказал он не допускающим возражений тоном. — Чем дольше я живу на свете, тем больше в этом убеждаюсь.
«Ну, откуда вам знать? Вы ведь нигде не бывали!» Эти слова, казалось, так и вертелись на языке у Кита, но он смолчал. Лицо его покраснело от сдерживаемого волнения, но он не произнес ни слова. А дядя, довольный своей победой, многозначительно сказал:
— Так-то, брат. Дома лучше всего. А ты что скажешь, Мирабай? — И, обращаясь к остальным, добавил — Дети всегда говорят сущую правду.
Теперь обиделась я. Мне было досадно, что меня сравнивают с младенцем, хотя бы и в шутку. Меньше всего я ожидала этого от дяди, который любил подчеркивать,
