и если я её заставала, то просила разрешить проводить.
В словах товарища Сталина звучала неприкрытая боль:
«Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины.
Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилёв, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла серьёзная опасность…»
Вцепившись в мамину руку, я слушала спокойный, глуховатый голос Сталина и думала, что раз Сталин в Кремле, живой и здоровый, то, значит, скоро конец войне. Ведь не может быть, чтобы он не придумал способ сокрушить проклятого Гитлера! День-два, и Сталин соберёт в Кремле полководцев, взмахнёт рукой с зажатой в ней трубкой и отдаст приказ немедленно уничтожить войска противника на всей территории СССР.
Я не уловила того момента, как сквозь толпу пробрался папа и встал позади нас с мамой. Ретранслятор замолчал, и люди тоже молчали, не двигаясь с места, словно надеялись, что Сталин ещё раз повторит свою речь. И сквозь напряжённую тишину ожидания я услышала тихий папин голос:
— Тоня, я сегодня с вами последний день. Сейчас здесь будет митинг, и я запишусь в ополчение.
— Коля, тебе нельзя на фронт, ты не подлежишь призыву, у тебя хронический бронхит. Если ты простудишься, то пропадёшь, — просительно сказала мама, обернувшись. Она прижала руки к груди и с побелевшим лицом взглянула на папу.
Я прильнула к его боку, как кошка, и потерлась лбом о локоть. Папа, мой папа собирался уйти на фронт! Внутри меня гордость путалась со страхом, и я не понимала, чего больше.
Улыбнувшись, папа поцеловал маму в щёку:
— Потому я и иду не в военкомат, а в ополчение. В ополчение всех берут без всякой медкомиссии.
— Ты не умеешь стрелять, — поникнув, возразила мама.
— Научат! Я же механик, коммунист! Надеюсь, хватит силы на курок нажать.
— Коля, а как же завод? Ты мастер, ты нужен производству! Мы собираемся выпускать снаряды! Здесь тоже фронт.
Мама внезапно ойкнула и приложила палец к губам. Я поняла, что она невольно выдала военную тайну, и быстро сказала:
— Не бойся, я не проговорюсь. Могила.
— Хорошо. — Мама страдальчески посмотрела на меня, а потом на папу: — Ну так как же завод? Он не может работать без инженеров и мастеров.
— Нам найдут замену, — сказал папа, и по его тону я поняла, что вопрос решён окончательно. — Выйдут старые кадры, а потом подтянется молодёжь. Правда, Ульяша?
От того, что меня взяли в расчёт как взрослую, я выпрямилась и показалась себе выше ростом.
— Конечно, правда! Ты спокойно иди на фронт, мы выдержим.
— Спокойно, — пробормотала мама, кусая губы. — Как-то не очень получается сохранять спокойствие. Но я возьму себя в руки. Обещаю.
Я хотела сказать папе, чтобы он писал нам часто-часто, каждый день, но мой голос потерялся в гуле заводского гудка, и лысый дядечка в помятом костюме поднёс ко рту раструб рупора:
— Товарищи! Все на митинг!
* * *
С каждой минутой лопата в руках становилась всё тяжелее и тяжелее, словно живущий в глубине земли гном незаметно привешивал к ней по маленькой гирьке. Когда я придумала злого гнома, копать стало легче, потому что я изо всех сил старалась выковырнуть гадёныша из норы, выбросить на поверхность и растоптать, как пособника врага.
Рядом со мной пыхтела подруга Таня, а далее, по цепочке, вытянулся почти весь наш класс. Нам, старшеклассникам, поручили копать около школы укрытия от бомб и снарядов, их называли щелями. Щели напоминали длинный окоп с проложенными по дну досками.
— По ночам в них будет зверски холодно, но безопаснее, чем в бомбоубежище многоэтажного дома, — сказал физрук, — потому что если дом обрушится, то не факт, что всех достанут. Имейте это в виду…
Мы уже перекопали клумбу, посаженную весной на коммунистическом субботнике, и подбирались к спортивной площадке, откуда мальчики успели вытащить турник.
Я замотала носовым платком волдыри на руке и выпрямилась, обведя взглядом фронт работ. Ещё копать и копать. Сегодня обязательно надо закончить. А вечером дома заниматься светомаскировкой, потому что родители теперь приходят с завода едва не за полночь.
Я тронула подругу за плечо:
— Фашисты за всё ответят, и за эту клумбу тоже.
— И за школу, и за наших пап и братьев, — подхватила Таня, и мы обе замолчали, глядя, как мимо нас бесконечной вереницей проходят мужчины с суровыми лицами. Со вчерашнего дня в нашей школе действует призывной пункт, и во всех классах за партами сидят призывники и терпеливо ждут своей очереди. Я жадно смотрела на них каким-то особенным, чутким зрением — теперь они не просто незнакомые прохожие, а будущие бойцы, защитники, которые через несколько дней схлестнутся с врагом в смертельной схватке: в них будут стрелять, и они будут стрелять и окажутся в гуще битвы, откуда не все вернутся живыми.
Я копнула лопатой ещё несколько раз и остановилась — громкоговоритель на столбе стал транслировать сводку Совинформбюро. С начала войны время разделилось на отрезки от сводки до сводки. Самую первую начинали передавать в шесть часов утра, и я ставила будильник, чтобы не проспать нового сообщения.
Побросав лопаты, все ребята сгрудились у громкоговорителя.
«В течение ночи продолжались ожесточённые бои на Псковско-Прохоровском направлении. На остальных направлениях и участках фронта крупных боевых действий не велось и существенных изменений в положении войск не произошло…»
— Не произошло, — упавшим голосом повторила Таня, — а я так надеялась на лучшее.
Псков, Прохоровка… С каждым километром линия фронта придвигалась всё ближе и ближе к Москве, дорогой, любимой Москве, которую я теперь ощущала неотделимой частью себя. Я заметила, как нахмурился Коля Петров и как смахнула слезинку учительница биологии Мария Лукьяновна.
— Мы всё равно победим! — звонко сказал комсорг Сергей Луговой. Расправив плечи, он гордо вскинул голову и запел: — «От тайги до британских морей Красная армия всех сильней!» — Луговой обвёл рукой двор с грудами вывороченной земли: — Все за работу, товарищи! Наш фронт здесь, и мы обязаны помогать партии и правительству до последней капли своей крови. — Взгляд Лугового остановился на руках моего одноклассника, Игоря Иваницкого, в
