меня в упор. Если бы она могла, то высверлила бы во мне дырку.
— Явилась? Пора забыть сюда дорожку.
Я вспыхнула. Зачем она так? Ведь сейчас война, и все должны быть вместе. Разумно промолчать у меня не получилось, и я запальчиво отрезала:
— Захотела — и пришла, у вас не спросила! Двор общий.
О скандальном нраве Моториной знала вся округа, поэтому я не стала ждать продолжения, а развернулась и побежала обратно, в свой новый дом. Указ о мобилизации висел за моими плечами, как набитый камнями вещевой мешок. Успеть бы! Вдруг папа уже ушёл?
Сердце колотилось жарко и часто.
— Ульяна! Улька! Стой! — Крик в спину ударил, как мячик во время игры в лапту. Притормозив, я оглянулась через плечо на подружку Таню. — Улька! Ты куда несёшься? Я бегу сзади, кричу, а ты не слышишь. — Запыхавшаяся Таня тяжело дышала и облизывала губы. В её голубых глазах плескался упрёк. — Почему ты не пришла в школу? Я тебя ждала!
— Я домой, там папа. Мобилизация. — Я поняла, что путаюсь в словах. — Вдруг я приду, а они уже ушли? Насовсем.
— Они все на работе. И твои, и мои. — Таня поравнялась со мной и пошла рядом. — Мама сказала, что мастерам будут давать бронь, потому что они нужны заводу.
— Бронь? Что это такое? — не поняла я.
И Таня спокойно объяснила:
— Тех, кому завод даёт бронь, в армию не призывают. Наши с тобой папы — мастера, и они останутся в Москве.
В первый момент я так обрадовалась, что едва не кинулась Тане на шею. Но, подумав, покачала головой:
— Нет. Мой папа точно пойдёт на фронт. Может быть, не сегодня, но пойдёт. Я его знаю.
* * *
Первые дни войны Москва ещё жила по инерции, словно старалась успеть запомнить мирную жизнь, что уже догорала в дыму пожарищ. Рано утром на улицы выезжали поливальные машины, с семи часов начинали работать молочные магазины и булочные, в парикмахерских делали причёски, дымили трубами заводы у Заставы Ильича, и что потрясло меня больше всего — в парке играл духовой оркестр, а на танцплощадке под фокстрот «Рио-Рита» кружились пары! Мелькали юбки, стучали каблучки, звучал смех, и если закрыть глаза и глубоко вдохнуть тёплый московский воздух, то можно представить, что на самом деле никакой войны нет и всё случившееся — чья-то злая выдумка.
— Ничего, месяц-полтора — и раздавим гадину, — уверенно сказал мужчина в костюме, когда я пришла в магазин со списком покупок. И я ему сразу поверила, потому что каждый старается верить в хорошее, задвигая плохое в дальний угол, или вообще делает вид, что проблемы не существует.
Мужчина стоял впереди меня и покупал сардельки. Продавщица кинула на весы гладкие розовые сардельки, похожие на откормленных поросят, и вздохнула:
— Скорей бы. А то у меня товара кот наплакал. Все как сговорились — покупают соль и спички. Ещё крупу и муку хорошо берут. Вам, кстати, не надо? А то последний мешок риса на исходе.
— Мне надо, — попросила я, хотя мама не наказывала купить рис. Почему-то сообщение продавщицы меня озаботило, и я подумала, что мама точно не станет ругать меня за самовольство. Мне ненадолго стало стыдно, что я веду себя как паникёрша и скупаю продукты, но слово не воробей: вылетит — не поймаешь, тем более что продавщица уже свернула кулёк из бумаги и взяла в руки совок для крупы.
— Дам кило, а больше не проси. А то на всех не хватит.
Я оглянулась на длинную вереницу людей, которая заканчивалась где-то на улице. Очереди за продуктами уже стали приметой военного времени. На улице я увидела почтальоншу с пачкой зелёных повесток в руке. Навстречу шли мужчины с рюкзаками и чемоданами, их сопровождали заплаканные женщины, дети цеплялись за отцовские брюки… А мне хотелось ободрить всех и закричать:
«Не бойтесь, только что мужчина из очереди пообещал, что к осени война закончится, а значит, скоро ваши мужья и папы вернутся домой!»
Прижав к груди сумку с покупками, я стояла и смотрела, как навстречу призывникам шёл строй солдат в новой форме: за плечами винтовки, на голове пилотки с красной звёздочкой. От их слаженных движений исходило ощущение силы, способной остановить любого врага.
— Счастливые! — с завистью сказал паренёк с велосипедом. — А меня не взяли в армию, сказали, чуток подрасти. А я, между прочим, значкист ГТО.
«Счастливые», — эхом повторила я про себя, но тут же остановилась от мысли, что счастливыми они были в мае, на демонстрации, когда несли цветы, воздушные шары и транспаранты, а не винтовки. И все люди до войны купались в счастье, даже те, кто был в ссоре, таил обиды, сидел у постели больного или жаловался на нехватку денег. Неужели война существует для того, чтобы люди смогли с благодарностью ценить мир?
* * *
Главная мысль, которая тревожила граждан СССР от мала до велика, выливалась в три слова: «Почему молчит Сталин?» В открытую обсуждать боялись, а ну как ночью раздастся звонок в дверь и чёрный «воронок» повезёт в допросную на Лубянку:
«Расскажите-ка, гражданин, как составляли заговор против советской власти? Кого привлекали? Где запрещённая литература?»
А потом по законам военного времени под белы рученьки да в расход. Много их, безвинных душ, в общих могилах захоронено. На расстрельном Бутовском полигоне небось сама земля стонет и плачет. Слухи о расстрелах в Бутове и Коммунарке просачивались исподволь, мало-помалу, словно оттаявший из-под земли лёд. Москвичи переговаривались с оглядкой, пугливым шёпотом, памятуя о том, что и у стен есть уши. Поэтому, чтобы не нарваться на неприятности, оставалось лишь ожидать речи вождя, веря, что великий Сталин обязательно разъяснит ситуацию на фронтах и успокоит народ своим мудрым словом.
Каждое утро я видела, как люди у громкоговорителя переглядываются и с надеждой спрашивают друг друга:
— Не слыхали, было обращение? Вдруг мы пропустили?
Чьё обращение — не упоминали. И так понятно. «Отец народов» молчал, и его молчание страшило больше, чем все гитлеровские дивизии, что, лязгая гусеницами танков, неумолимой армадой двигались на восток.
Сталин выступил по радио на двенадцатый день войны, и мама, моя коммунистическая мама, перекрестилась:
— Ну, слава Тебе, Господи, а то уж не знали, что и думать.
Как раз когда ожил громкоговоритель на заводской территории, я принесла папе смену белья. Он почти не выходил из цеха, работая круглосуточно. Спал там же, на заводе, вповалку вместе с другими рабочими на наскоро сколоченных деревянных топчанах. Мама иногда забегала домой посмотреть, как дела,
