и при этом не дают работать. Наивный немец не понимает, что его держат только для форсу, как «свадебного генерала», и шлет недоуменные письма на родину. Это один из случаев, когда сатира Ильфа и Петрова нисколько не преувеличивает: комментатор «Золотого теленка» Юрий Щеглов приводит много примеров, когда «западные спецы» точно так же, как Заузе, возмущались советскими бюрократическими порядками[53].
Валентин Катаев вспоминал, что в облике Ильи Ильфа «было нечто неистребимо западное», «воспринять его как простого советского гражданина казалось очень трудным»[54]. Может быть, отсюда происходит тяга Остапа Бендера – если не к Рио-де-Жанейро, то к заграничной одежде: «Посмотрите на брюки. Европа – “А”!» Брюки, кстати, ношеные, из комиссионки: других заграничных вещей достать невозможно. Бендера это раздражает – и его напускное хвастовство, таким образом, трагикомично перекликается с жалобами Фунта («Вы видите на мне эти брюки?.. Это пасхальные брюки. Раньше я надевал их только на Пасху, а теперь я ношу их каждый день») и с бумажкой на двери арбатовского магазина: «штанов нет».
ПОЧЕМУ ИЛЬФ И ПЕТРОВ ОТКАЗАЛИСЬ ОТ ХЕППИ-ЭНДА?
Дилогия Ильфа и Петрова началась в загсе и могла бы там же и закончиться. В первоначальной версии «Золотого теленка» Бендер, отправивший миллион Наркомфину, вновь встречает Зосю Синицкую, объясняется с ней и – при содействии Козлевича – женится. Роман заканчивался так:
– Мне тридцать три года, – сказал великий комбинатор грустно, – возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого не воскресил.
– Вы еще воскресите мертвого, – воскликнула Зося, смеясь.
– Нет, – сказал Остап, – не выйдет. Я всю жизнь пытался это сделать, но не смог. Придется переквалифицироваться в управдомы. И он посмотрел на Зосю. На ней было шершавое пальтецо, короче платья, и синий берет с детским помпоном. Правой рукой она придерживала сдуваемую ветром полу пальто, и на среднем пальце Остап увидел маленькое чернильное пятно, посаженное только что, когда Зося выводила свою фамилию в венчальной книге. Перед ним стояла жена.
В другом черновом варианте Бендеру удавалось успешно перейти через границу, – очевидно, его ожидало исполнение мечты о Рио-де-Жанейро. Такой вариант, понятно, был невозможен по цензурным соображениям, а вот отказ от богатства в пользу любви, видимо, показался авторам не в характере Бендера – и, в конце концов, не совпадал с инвариантом бендеровского сюжета, при котором великий комбинатор всегда упускает выигрыш. В итоговой версии Бендер остается и без любви, и без миллиона: Зося Синицкая выходит замуж за бедного греческого юношу (так и не узнав, что отказала двум миллионерам), а драгоценности, в которые Бендер вложил добычу, у него отнимают пограничники. Финальный бендеровский афоризм «Придется переквалифицироваться в управдомы» остается, но приобретает более горький смысл: по выражению Дмитрия Быкова, «для Остапа Бендера настает страшный черед советской мимикрии», – спасаясь от гибели, он торопится «в страну, с которой так высокомерно прощался час тому назад».
Ильф и Петров планировали написать третий роман – о том, как жилось Бендеру в этой стране дальше, но дело быстро застопорилось. Великий комбинатор уже в «Золотом теленке» чувствовал, что в новой советской реальности ему нет места. Выйдя на советский берег без шапки и в одном сапоге и бросив прощальное bon mot, он пропадает навсегда.
Золотой теленок
От авторов
Обычно по поводу нашего обобществленного литературного хозяйства к нам обращаются с вопросами вполне законными, но весьма однообразными: «Как это вы пишете вдвоем?»
Сначала мы отвечали подробно, вдавались в детали, рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по следующему поводу: убить ли героя романа «12 стульев» Остапа Бендера или оставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь героя решилась жребием. В сахарницу были положены две бумажки, на одной из которых дрожащей рукой был изображен череп и две куриные косточки. Вынулся череп – и через полчаса великого комбинатора не стало. Он был прирезан бритвой.
Потом мы стали отвечать менее подробно. О ссоре уже не рассказывали. Еще потом перестали вдаваться в детали. И, наконец, отвечали совсем уже без воодушевления:
– Как мы пишем вдвоем? Да так и пишем вдвоем. Как братья Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые.
И вдруг единообразие вопросов было нарушено.
– Скажите, – спросил нас некий строгий гражданин из числа тех, что признали советскую власть несколько позже Англии и чуть раньше Греции, – скажите, почему вы пишете смешно? Что за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?
После этого он долго и сердито убеждал нас в том, что сейчас смех вреден.
– Смеяться грешно! – говорил он. – Да, смеяться нельзя! И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги, мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!
– Но ведь мы не просто смеемся, – возражали мы. – Наша цель – сатира именно на тех людей, которые не понимают реконструктивного периода.
– Сатира не может быть смешной, – сказал строгий товарищ и, подхватив под руку какого-то кустаря-баптиста, которого он принял за стопроцентного пролетария, повел его к себе на квартиру.
Повел описывать скучными словами, повел вставлять в шеститомный роман под названием: «А паразиты никогда!»
Все рассказанное – не выдумка. Выдумать можно было бы и посмешнее.
Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и он даже на мужчин наденет паранджу, а сам с утра будет играть на трубе гимны и псалмы, считая, что именно таким образом надо помогать строительству социализма.
И все время, покуда мы сочиняли «Золотого теленка», над нами реял лик строгого гражданина.
– А вдруг эта глава выйдет смешной? Что скажет строгий гражданин?
И в конце концов мы постановили:
а) роман написать по возможности веселый,
б) буде строгий гражданин снова заявит, что сатира не должна быть смешной, – просить прокурора республики привлечь помянутого гражданина к уголовной ответственности по статье, карающей за головотяпство со взломом.
И. ИЛЬФ, Е. ПЕТРОВ
Часть первая
Экипаж «Антилопы»
Переходя улицу, оглянись по сторонам.
(Правило уличного движения)
Глава I
О том, как Паниковский нарушил конвенцию
Пешеходов надо любить.
Пешеходы составляют бо́льшую часть человечества. Мало того – лучшую его часть. Пешеходы создали мир. Это они построили города, возвели многоэтажные здания, провели канализацию и водопровод, замостили улицы и осветили их электрическими лампами. Это они распространили культуру по всему свету, изобрели книгопечатание, выдумали порох, перебросили мосты через реки, расшифровали египетские иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожили торговлю рабами и установили, что из бобов сои можно изготовить сто четырнадцать вкусных питательных блюд.
И когда все было готово, когда родная планета приняла сравнительно благоустроенный вид, появились автомобилисты.
Надо заметить, что автомобиль тоже был изобретен пешеходами. Но автомобилисты об этом как-то сразу забыли. Кротких и умных пешеходов стали давить. Улицы, созданные пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые стали вдвое шире, тротуары сузились до размера табачной бандероли. И пешеходы стали испуганно жаться к стенам домов.
В большом городе пешеходы ведут мученическую жизнь. Для них ввели некое транспортное гетто. Им разрешают переходить улицы только на перекрестках, то есть именно в тех местах, где движение сильнее всего и где волосок, на котором обычно висит жизнь пешехода, легче всего оборвать.
В нашей обширной стране обыкновенный автомобиль, предназначенный, по мысли пешеходов, для мирной перевозки людей и грузов, принял грозные очертания братоубийственного снаряда. Он выводит из строя целые шеренги членов профсоюзов и их семей. Если пешеходу иной раз удается выпорхнуть из-под серебряного носа машины – его штрафует милиция за нарушение правил уличного катехизиса.
И вообще авторитет пешеходов сильно пошатнулся. Они, давшие миру таких замечательных людей, как Гораций, Бойль, Мариотт, Лобачевский, Гутенберг и Анатоль Франс, принуждены теперь кривляться
