class="p1">— Был! — крикнул Кузовлев. — Был. И ничего ужасного я там не увидел! Нормальное этническое творчество! Возрождение самобытной культуры…
Я промолчал. Не хотелось спорить, чего прошлое ворошить? Этнодадаисты уже успокоились, подарили мне свой альбом, и я листал его перед сном и постепенно привыкал к этим их каракулям и начинал видеть в них какой-то и смысл.
— А про отопительный сезон?! Я поручил тебе про подготовку к отопительному сезону написать, вскрыть проблемы, указать на недостатки. А ты что?
— Я вскрыл.
— Вскрыл?! «К январю сдохнем» — это, называется, вскрыл?!
— Это мне сам Лапин из «Теплоэнерго» сказал, — попробовал оправдаться я.
— Да мало ли что тебе Лапин брякнул! Ты знаешь, что мэр, как это прочитал, полдня по стенам бегал! «К январю сдохнем»! И это на официальном сайте! Хорошо, вовремя убрали!
— Но ведь это правда…
Кузовлев схватил сифон — у него старомодный сифон — нацедил себе в стакан, выпил. Еще нацедил и выпил, с удовольствием, мне тоже пить захотелось, но со мной главред, конечно, не поделился, субординация-с.
Напившись, он уселся на свое место, закурил и чуть успокоился.
— Мне нравится, как ты пишешь. — Кузовлев проникновенно погладил мою папку. — В этом есть самобытность, в этом есть воздух. Стиль у тебя тоже вполне. Но твой подход…
Кузовлев поперхнулся дымом, закурил еще.
— У тебя гиперкритический взгляд. Я, конечно, понимаю, максимализм, возраст и все такое… Но ты ведь не видишь ничего позитивного. Так нельзя. То есть совсем нельзя…
— Это потому, что моего прадедушку собаки покусали, — вставил я.
— Что? — не понял Кузовлев.
— Моего прадедушку покусали овчарки, — повторил я. — С этого и началось. Я не виноват. А мой прапрадедушка и сам был…
— Не знаю, не знаю… — Кузовлев сделал знак, чтобы я замолчал. — Надо это перерастать, Бенгарт. Возвышаться. А пока…
Зазвонил телефон. Не мобильный, обычный, на столе. Кузовлев неприветливо взял трубку.
— Да?!
Дальше он молчал.
Молчал и поглядывал на меня. А иногда что-то записывал в ежедневник, кусал ус, и левый, уже обгрызенный, и правый, еще более-менее целый.
Я ждал. Минуты через три Кузовлев сказал:
— Хорошо. Я понял. До свидания.
И положил трубку.
После чего смотрел еще некоторое время уже в окно, потом все-таки очнулся.
— Ладно, — сказал он. — Я еще подумаю.
И притянул папку со статьей к себе.
Интересно, подумал я. Кто это ему сейчас?
— Что стоишь? — Кузовлев поглядел на меня неприязненно, как отец родной.
— Статью переделывать, что ли?
Кузовлев произвел головой неопределенное движение.
— Значит, пойдет в номер?
— Ты иди, работай, — главред махнул рукой. — Напиши…
— Можно про Жохова? — перебил я.
— А что опять Жохов? — страдальчески спросил главный.
— Вы же знаете, Жохов обещал перестрелять всех собак в городе.
— Ну, знаю, — осторожно кивнул начальник.
— А батюшка Илларион на прошлой неделе привез из Канады новых маламутов, он хочет здесь гонки проводить.
— Гонки… — Кузовлев снова кивнул, но уже неуверенно.
— Гонки на собачьих упряжках, — пояснил я. — Международное первенство, все такое. А какие гонки, если Жохов их всех перестреляет? Мне кажется, в нашем городе назревает межконфессиональный конфликт.
Кузовлев почесал голову и задумчиво поглядел в окно.
— Ты вот что, Виктор… Ты про собак пока не пиши ничего, я сам узнаю в епархии…
— Батюшка Илларион настроен решительно, — напомнил я. — Сказал, что не потерпит расцвет сектантства и сатанизма. Что воздымет паству…
— Иди, — перебил Кузовлев. — Потом, потом про паству. Воздымет… Ты где таких слов понабрался, Бенгарт?
— Классику читаю, — сказал я.
— «Му-му»?
— «Житие протопопа Аввакума».
Кузовлев посыпался, а я пошел.
В конце коридора располагалась дверь с зеленой табличкой «Студия юного журналиста «Окуляр». Раньше тут никакой студии, само собой, не было, а была кладовка, в которой размещались старые подшивки газет и журналов, подшивки эти пребывали в полном хаосе, стояли от пола до потолка пыльными столбами. Я так думаю, эту каморку мне не случайно выделили, а в надежде на то, что я тут приберусь. Но я не стал этого делать, мне нравилось и так, расчистил у окна небольшое пространство для стола и двух стульев, протянул положенное мне по гранту оптоволокно и стал единственным в нашем городе независимым журналистом.
Торчал в своей комнатке с утра до вечера, пропитывался запахом старой бумаги, пил крепкий чай, сидел на подоконнике. Когда иссякала журналистская мысль, протягивал руку и наугад вытягивал из стопки журнал, читал. Старые журналы вдохновляли, в них все было наивно и одновременно серьезно, и если журнал «Здоровье» призывал лечиться брусничным листом, то четко указывал, от каких именно болезней это стоило делать. Вот почитаешь «Здоровье», и на душе легче и спокойнее.
Сегодня, впрочем, «Здоровье» меня не очень успокоило, скорее наоборот, расстроило, попал на статью про шпоры. Про те, которые заводятся в пятках и мешают жить. Мне почему-то стало казаться, что у меня в левой пятке образовалась такая, и теперь без хирургического вмешательства не обойтись, хотя шпоры не было, так, скучный ювенальный артрит, и не на пятке, а на пальце.
Посему забросил я «Здоровье» за батарею, решил подумать про саранчу и знаки, но тут дверь отворилась со скрипом и неожиданно показалась Лаура Петровна Скрайнева, заместитель главы Департамента образования, супруга директора гимназии № 1, мать Паши Скрайнева, остолопа. Много, однако, званий, тяжек крест матери.
— Двери у тебя скрипят, что не смажешь? — неприветливо буркнула Лаура Петровна.
— Гоголь не велит, — ответил я.
— Ну-ну…
Лаура Петровна брезгливо осмотрела помещение.
— Уборку так и не сделал… Тоже Гоголь не велит?
— Так да, он же. Знаете…
— Не знаю и знать не хочу, — еще неприветливей перебила Лаура Петровна. — Развел свинарник, а тебе помещение выделили, а в Доме детского творчества, между прочим, негде плавательной секции разместиться.
Нашей плавательной секции уже три года негде разместиться, с тех пор как новое здание ДТЮ забраковала комиссия. В нем собирались создать спортшколу, секции плаванья и прыжков в воду, тренера пригласили, квартиру ему дали, автомобиль, освоили средства. А бассейн и не открыли. Обещали к зиме открыть, а все ребята, кто записался, стали так тренироваться, посуху.
С тех пор минуло три года.
Так что наша городская сборная по плаванью — самая уникальная в мире: ни разу воды они не видели, пловцы-теоретики, так сказать. При всем при этом многие каким-то чудом имеют разряды, вот, к примеру, сын Лауры Петровны, Павел, второй юношеский. А тренер получил звание заслуженного. А бассейн к зиме откроют, это точно. «Гребем по-малому», так я про них написал. И фотографии залил, как наши пловцы тренируются — сидят на полу, к рукам резинки привязаны, гребут. Конечно, не опубликовали, но в
