class="p1">6
Дни после отъезда д’Арбалестье - четверг, пятница, суббота - выдались необыкновенно тяжелыми.
Александр не приходил в сознание. Лихорадка, казалось, даже усилилась, когда уехал врач. С губ герцога по-прежнему срывался бред: чаще - беспощадная ругань и проклятия, изредка - мое имя или тихое бормотание. Я вслушивалась в его голос, пытаясь найти в словах что-то связное, но тщетно. Порой, отойдя к распятию, чтобы помолиться, я вскакивала с колен, услышав «Сюзанна», подбегала к постели, и с жестоким разочарованием понимала, что Александр звал меня в беспамятстве. Иногда, чаще под утро, он переставал метаться и, затихнув, лежал с полуоткрытыми глазами, но, несмотря на это, не слышал и не видел меня, когда я над ним склонялась.
У него был жар, и он сбрасывал с себя одеяла, а я, помня наставления доктора, в тысячный раз поднимала их и укрывала его снова. Он отталкивал мои руки и порой был так агрессивен, что я в испуге отскакивала на несколько шагов, едва сдерживая слезы. Его мучила жажда, и несмотря на то, что ему подавали стакан за стаканом, он всё равно хотел пить, а тарелку с едой отталкивал. Лихорадка часто была такой, что к его телу страшно было притронуться.
И все же, надо было как-то заставить его поесть. К субботе он был так худ и изможден, что я в отчаянии стала придумывать всякие питательные напитки: растворяла в поильнике масло, сахар, яйца, специи… ну, что угодно, что можно было дать ему в жидком виде. И речи не было о том, чтобы поручить все это служанкам. Александр и у меня дважды выбил из рук поильник, а руку мне сжал так, что я закричала от боли. Он сразу же выпустил мое запястье и с тяжелым протяжным стоном рухнул на подушки; кровь выступила на его бинтах снова. После этого он затих и позволил себя покормить.
Я долго плакала, когда он поел, сидя рядом с ним и гладя его небритую щеку… Этот истаявший, исхудавший мужчина был сейчас физически лишь половиной того Александра, к которому я привыкла. Как влить в него жизнь? Как отогнать смерть? Мне вспоминалось, как он спас Жанно, когда мой сын погибал от дифтерии, а я погибала вместе с мальчиком, понимая, что не перенесу, если с малышом случится самое страшное. Он нас обоих тогда, по сути, вырвал из рук смерти. Есть ли на свете человек, которому я была бы обязана большим? Как отплатить ему тем же, как задержать его здесь, по эту сторону?!
И какой была моя благодарность ему все эти годы? Ситуация нынче была такой драматической, что, отчаиваясь, я винила сейчас только себя в том плохом, что произошло между нами за прошедший год. Я изменила ему с Талейраном, с этим умником-ренегатом, ловким, но презираемым в роялистских кругах, унизив мужское достоинство Александра, - изменила лишь потому, что не вынесла долгих месяцев одиночества. Почему я была так слаба? Какая пелена упала мне на глаза, когда я допустила подобное, будучи женой герцога и будучи до такой степени ему обязанной?
Что будет, если он умрет, оставаясь в таком разладе со мной, ведь, в сущности, мы помирились только формально? Прощу ли я себе когда-либо все это? Господи, мне даже не представилось шанса загладить свою вину, доказать, что я не такая уж и плохая жена, что, оступившись раз, я больше никогда не сделаю ничего подобного… Я плакала, упав на колени у постели Александра, и молила Бога только об этом: чтоб Он оставил его мне и дал нам обоим еще один шанс построить семью и оценить друг друга.
После этого случая Александр стал понемногу есть, но его часто рвало тем, что он съел. Я носила ему питье понемногу, как младенцу, каждые три часа: может, хоть что-то пойдет ему на пользу и поддержит силы.
Темноты я ждала со страхом, ибо ночи были особенно тяжелы. Будто силы зла начинали властвовать: жар повышался, бред усиливался, сухой кашель сотрясал грудь Александра. Я боялась ночью уйти и оставить его на служанок, поскольку ни одной из них не доверяла полностью. Некоторое чувство доверия вызывала лишь Элизабет, но её услуги были нужны еще и больной Анне Элоизе. Гариб подменял меня на рассвете, когда я совсем засыпала.
Так что ночи мы проводили с Александром вдвоем. В бреду он сжимал мою руку горячими пальцами, шептал, бормотал или вскрикивал. Я мочила платок в холодной воде, вытирала ему лицо, но герцог почти не замечал моих прикосновений, а платок очень быстро высыхал. Глаза у меня слипались, голова бессильно валилась вниз, я начинала дремать, чтобы проснуться от первого же хриплого стона, и снова залиться слезами: Боже, когда же это все повернется к лучшему?
К утру жар по обыкновению спадал, и надежда возвращалась ко мне: хвала Пресвятой Деве, ещё одна ночь прошла, и он выстоял, выдержал! Каждое утро, которое он встречал живым, я воспринимала как собственную маленькую победу, и это ощущение на время даже снимало с меня усталость. Пользуясь такими минутами, я с удвоенной силой ухаживала за ним: умывала лицо и руки, причесывала густые жесткие волосы, сбившиеся за ночь метаний в колтун.
Потом… потом, увы, наступал час перевязки - процедуры, повергавшей меня в ужас. Поврежденной руки мы не касались, а когда случайно Гариб задел её, герцог ужасно закричал. Запекшиеся бинты отрывались с трудом. Иногда Александр был в таком беспамятстве, что ничего не чувствовал, а иногда я зажимала уши, чтобы не слышать его стоны.
Рана в боку - глубокая, рваная - заживала медленно, по правде говоря, вообще не заживала, ибо постоянно кровоточила. И, конечно, самым главным врагом была лихорадка. Я постоянно жила под гнетом того, что смерть ходит где-то поблизости, что в любой момент может случиться самое ужасное, и только усилием воли заставляла себя не концентрироваться на подобных мыслях.
Вдобавок и мое собственное состояние нельзя было назвать превосходным. К следующему понедельнику я уже валилась с ног. Спала я урывками, в те утренние часы, когда меня подменял Гариб, да и в эти часы я не могла толком забыться из-за страха за Александра. От недосыпания у меня воспалились глаза, лицо осунулось, движения замедлились, я, казалось, едва волочила ноги. Я не смотрелась с зеркало, не причесывалась, и волосы у меня свисали слипшимися прядями. Иной раз я ощущала себя сомнамбулой, которой движут лишь две мысли: дождаться, чтобы Александр пришел в сознание, и выспаться.
«Боже, неужели именно сейчас
