оценивающе осмотрел его щеку.
— Иди к целителю.
— Но, отец, деревня!
— Нет, — ответил Леиф. — Сейчас мы продвинулись далеко вверх по реке, вглубь страны. Недалеко есть город. Христианские города означают богатых людей. Возможно, даже короля. Мы подождем и понаблюдаем за тем, что предпримут франки.
— Где Илва? — спросила мать Сольвейг. — Вали, она была рядом с тобой?
Отец Сольвейг кивнул.
— Она хорошо сражалась. Но ее не было рядом со мной, когда было объявлено отступление.
Илва была их третьим ребенком; ей было шестнадцать лет, и это был ее первый набег. Все в группе повернулись в разные стороны, чтобы осмотреть поле боя.
— ИЛВА! — закричали все разом. Другие налетчики услышали крик и тоже стали звать девушку.
Если бы она была на поле боя, и если бы она была способна откликнуться, она бы откликнулась. Но никто не отвечал.
Поиски становились все более отчаянными. Те, кто был способен двигаться и не помогал другим раненым, стали переворачивать тела в поисках дочери ярла.
И вдруг Сольвейг увидела щит, лежащий на земле у края груды тел.
Все налетчики Карлсы носили щит со знаком Вали Грозового Волка: красный глаз на синем поле. Щит Илвы ничем не отличался от других — за исключением того, что он был совершенно новым, ведь она отправилась в свой первый налет, и она была единственным новичком в отряде. Дерево было гладким, а цвета насыщенными, еще не стертыми ударами клинка, кровью и морской водой
Теперь он был забрызган кровью и усеян вмятинами, оставленными мечами, но его цвета все еще оставались яркими. Сольвейг схватила его и увидела, что его еще держит рука — рука ее сестры, торчащая из кучи мертвых тел.
— СЮДА! — крикнула она и упала на колени. — ОНА ЗДЕСЬ!
Сольвейг попыталась оттолкнуть тела, придавившие ее сестру, но неверно распределила силы, скользя на покрытой кровью и внутренностями земли, и смогла только встряхнуть их.
А потом над ней навис ее отец. Он заревел и разбросал кучу тел так легко, словно это была куча плавника.
Илва лежала в самом низу кучи. Ее нагрудник из кожи, сделанный, как и у Сольвейг, по образцу того, что давно носила ее мать, с узорчатым переплетением, был разрезан спереди. Ее внутренности блестели в ране, красные и влажные. И они шевелились.
Она была жива. Но Сольвейг могла сказать по зловонию, исходившему от сестры, невыносимому даже на этом поле смерти и тяжелых ран, что Илва вряд ли сможет прожить долго. Слишком многое в ней было разрезано.
Но она тоже была дочерью легенд. В истории их отца говорилось, что его нельзя убить. Возможно, то же самое относилось и к его детям.
Их отец опустился на колени у головы Илвы. Он осторожно поднял ее и положил себе на бедра, и ее глаза затрепетали и открылись.
— Папа?
Она уже много лет не называла отца этим именем. Это было детское слово, а Илва не хотела быть ребенком с тех пор, как родился Агнар. Она ненавидела быть третьей дочерью: слишком маленькой для старших сестры и брата, дочерью, которой нельзя делать то, что делают другие, дочерью, которую оставляют с малышами Агнаром, Товой и Хеллой.
Но в тонком голосе, произнесшем это детское слово, было не больше силы, чем в голосе умирающего младенца.
— Я здесь, маленький волчонок. Я здесь. Все хорошо.
Их мать опустилась на колени рядом с Сольвейг и, оттолкнув ее плечом, взяла Илву за руку.
— Мы должны отнести ее к целителю!
— Бренна.
Голос их отца охрип от горя, и он кивнул в сторону пропасти, которая открылась в груди их дочери. Пурпурно-розовые легкие виделись внутри грудной клетки, трепеща при каждом вдохе, а влажные кишки вылезли из раны и пролили свое содержимое внутрь и наружу.
— Смотри. Здесь уже ниче…
— Нет! Можно что-то сделать! Она дочь Грозового Волка!
Больше, чем ужас от раны Илвы, именно это: неприкрытый страх и горе их матери, заставили Сольвейг поверить в то, что ее сестра умрет. Бренна Око Бога была ласковой и любящей матерью, но ее любовь была сродни ее ярости. Даже у детей, которых она так нежно любила, она не терпела слабости. Не из-за страха, или неуверенности в себе, или нежелания выглядеть слабой. Сольвейг никогда раньше не видела свою мать испуганной, но сейчас Бренна была в ужасе.
— Я попаду… в Валгаллу? — спросила Илва своим тихим, угасающим голосом.
— Нет! Твое время не пришло! Твоя история еще не написана!
— Бренна! — рявкнул их отец, и мать замолчала.
Вали низко наклонился над дочерью, и его седеющая коса длиной до талии и толщиной с предплечье Сольвейг упала на обнаженное плечо. Он поцеловал Илву в лоб, проводя своей седой бородой взад и вперед по ее лицу, как делал часто, когда они были маленькими, чтобы заставить их хихикать. Бледные губы Илвы изогнулись в призрачной улыбке.
— Ты дочь Ока Бога и Дева-защитница. Сегодня ты сражалась, как сражалась твоя мать, и валькирии уже стоят здесь, рядом с нами, и ждут тебя, чтобы с честью проводить в Валгаллу. Ты будешь пировать в Валгалле с богами, и со своей бабушкой, великой Дагмар Дикое Сердце, и со своим дедушкой, Гуннаром Рыжебородым. Ты встретишь Торвальдра, своего старшего брата, которого боги так любили, что забрали его сразу же, как он сделал первый вздох. Ты будешь пировать, сражаться, любить и играть, а мы присоединимся к тебе, когда сможем. Ты будешь видеть любовь во всех мирах, Илва. Мой маленький волчонок.
Глаза Илвы закрылись, грудь приподнялась, легкие задрожали, наполняясь кровавым воздухом. Когда дыхание снова вырвалось, оно было громким, влажным и грубым. Предсмертным.
Она сделала еще два таких же вдоха, а потом настала тишина.
— Нет! — закричала великая Бренна Око Бога. — Нет! — Она выхватила Илву из рук ее отца и прижала ее к груди. — Нет! Вали, нет!
И Вали Грозовой Волк заключил в объятия свою жену и их мертвого ребенка.
Сольвейг опустилась на колени там же, где стояла, ее сердце бешено колотилось, а разум превратился в буйство бессмысленного шума, приближающегося к крещендо. А потом, когда она подумала, что вот-вот закричит, все прекратилось. Все внутри нее замолчало. Она оцепенела, словно тоже умерла.
Тяжелая рука сжала ее плечо, и когда Сольвейг повернулась, ее шея, казалось, заскрипела, как ржавое колесо. Магни присел на корточки рядом с ней. Он тоже, как и все они, был забрызган кровью своих врагов: лицо, волосы, руки, но выражение его лица было мягким. В темно-синих глазах она увидела печаль, которую должна
