печку мучать. Бегом в лес!
— Так не померли, поди, Марфа? Сучками, выходит, тоже неплохо?
— Так ты их хотя бы набери!
— Ох… Неохота! Что ты заладила?
Стоит ли говорить, ко всему хозяйству Микола применял тактику «не охота — само сделается». Делалось, конечно, всё. Марфой. Между тем, наступил декабрь. Все, что смогла набрать Марфа — это редкие корешки, сухую траву и ветки, но этого было откровенно мало, а женщин управляться с топором, все-таки не учили, к сожалению для Миколы. Мало того, еще и рама оконная прохудилась, которую Микола «делает» уже с июня. В доме было мало того, что холодно, так еще и ветра гуляли похлеще, чем на море. В один из дней окоченевшая и простывшая Марфа не выдержала, собрала вещи и уехала к своей родне. Жестокая женщина? Вряд ли, поскольку Миколе своему она собрала и мешок с вещами, и на дорожку еды, и с извозчиком договорилась, чтобы тот их отвез в пургу… Осталось только его, «утомленного зимой», одеть и валенки на ножки его натянуть. Микола был непрошибаем и неподвластен — «не охота!» — и всё. На улице холод собачий, ехать пять часов, да еще и в открытой повозке. Ужас!
Так и лежал он, укрытый тремя одеялами, и только Марфу ругал: «не нарубила», «не растопила», «не накормила», «не обогрела». И пролежал бы так до весны, но, видать, в этот раз — не проскочило. Его обленившиеся нервные окончания не чувствовали затяжную простуду и воспаление легких, которым давно заболел Микола. Ему бы встать — да к врачу поехать, но «не охота».
— Вставай, Микола. Пойдем.
— Пф-ф-ф… — тяжело выдохнул Микола, — Холодина! Не охота!
— Скоро согреешься.
Всё тот же хвостатый стоял перед новым преждевременно ушедшим, опершись на грязную печь.
— Ты кто такой?
— Я… Да это, впрочем, неважно. Путь у нас с тобой недолгий. Знакомится ни к чему.
— Афанасий, ты опять что-ли? Ну раз зашел — ставь бандероль и уходи.
— Сейчас бандероль, скорее, ты сам, Микола. Только адреса конечного нет. А так — тоже почта.
— Не понимаю я тебя! Что ты прицепился, Афанасий! — Микола перевернулся на другой бок и увидел Черта. — О… Ты кто это?
— А как ты думаешь, Микола?
— Ты с Сотейки что-ли? Или с Пряново? Там все они такие… — вяло отвечал Микола.
— Какие это — такие?
— Пригубить, ой, любя-я-ят. Рожи все красные… Пятаки раздутые, понимаешь, как у свиней! Нет! Точно — Пряновский! Ты зачем пришел?
— Как ты судишь… Фемида прям! Я тебя силком тянуть не хочу. Давай — выходи. Тут недалеко.
— Не ох…
— Да знаю я, знаю! Но порядки такие. Чашу тебе испить нужно, а потом уж…
— Так ты тащи ее сюда, чашку свою. Заколебал, честное слово.
— Да ты что! Офонарел? Не чашку, а Чашу! Чашу небытия, понимаешь?
— Да мне все одно. Ты принеси, а я уж разберусь. Да и вообще — пришел ко мне сам, еще и спорит!
— Так, всё! — вспылил Черт и звякнул копытами.
Микола с Чертом появились в пустом темном круглом зале с шестью факелами по кругу. По центру находился черный каменный постамент, на котором стояла серебряная Чаша в виде черепа на костяной ножке.
— Подходи — пей! — повысил голос Черт.
Микола без любопытства, страха или смятения осмотрел ленивыми полузакрытыми глазами зал, провел глазами по стойке факела, но на сам факел взглянуть не удосужился — нужно было нехило задрать голову.
— Эту пить?
— Чашу небытия. Давай. — хотел было толкнуть его черт, но не стал. Нельзя.
— Поближе что-ли не мог. Ноги отмерзли у меня. Все равно же наколдовал чего-то.
— Нужно, чтобы ты сам! Сам, понимаешь, подошел к Чаше и испил напиток. Была б моя воля, а тут… Давай, не тяни. Скучно с тобой.
— Я тебя и не звал веселится. — нахально ответил Микола и направился к центру зала.
Вялой, ленивой, даже несколько вальяжной походкой, он медленно приближался к Чаше, как обкормленный пережравший поросенок подползает к новому корыту отходов. Неспешно он переносил одну ногу, затем другую, пока не достиг постамента. Он взял Чашу, оглянулся на Черта — тот опустил морду вниз к полу и терпеливо ждал. Микола понюхал содержимое и сделал оценивающий взгляд, как гурман, пытаясь понять, что же ему предстоит выпить. Напиток источал сладкий теплый аромат, поэтому Микола медленно поднял Чашу и начал чвакать, высасывая всё до капельки. Черт продолжал держать морду вниз. Раздался звон Чаши — Микола пропал, и Чаша упала на пол.
— Прощай, Микола. Ты уходишь в Небытие. — Черт звякнул копытами и испарился.
Очень похоже, что сам Микола не понял, что именно произошло, больше того — от своей лени он даже не постарался хотя бы понять. Но теперь уже это не так важно…
Кто сильнее?
Какими обычно качествами обладают правители? В наше время — это гуманность, немного эмпатии, сильная стрессоустойчивость и много других положительных качеств. Так, конечно, было не всегда.
Если обратиться к истории, то правители, императоры, цари и прокураторы не так уж и сильно-то любили население своих стран, оттого и сажали их, куда ни попадя, отдавали в качестве обеда братьям нашим меньшим — в общем жгли… Отжигали, как могли.
В начале нашем эры населению Римской империи неслабо доставалось от многих своих своенравных Правителей. Как правило, погибали Правители от рук своих же соратников и приспешников…
После очередных кровавых игр, устроенных по случаю пятнадцатой женитьбы Августа за месяц, он сам со свей свитой проходил по вишневой аллее к покоям. Обычно злое лицо делалось улыбчивым только в двух случаях: когда ловили неверного жителя и бросали на колени перед Августом — он расплывался в улыбке от предвкушения расправы и терзаний, и еще — когда цвела его любимая вишневая аллея. Красные, словно кровь, наливные ягоды он любил откусывать наполовину, выплевывать косточку и выжимать в рот вишневый сок.
Первый удар меча пришелся прямо в живот Августа, последующие полетели в него, словно ягоды вишни, когда он тряс дерево.
«Заговор!» — успел лишь прокричать Август, когда его верный слуга и защитник Центурион нанес последний удар мечом по его затылку. Август упал ниц, уткнувшись лицом в вымощенную дорожку из белого камня. Слуги во главе с Центурионом быстро ретировались в палаты, оставив Августа лежать бездыханным в своем вишневом саду.
Август открыл глаза в огромном поле, покрытом высохшей травой, небо было затянуто густыми черными тучами, капал редкий дождь. На небольшом холме далеко перед ним на коне сидел человек.
— Подойди ко
