выпила даже больше меня.
Игра заключается в том, что мы целуем любой объект, на который указывает бутылочка. Нат страстно обнимает камень. Харпер обвешивается водорослями, а потом давится и отплевывается.
– Бутылочка для нас закон, – менторски провозглашаю я. – И правило одно. Больше языка. – Харпер со всей силы пихает меня, я опрокидываюсь на теплую гальку и смеюсь так, что сейчас умру.
Когда мы просыпаемся, наши ноги уже наполовину в воде. Прилив почти закончился, так что нам приходится плыть к лодке, задрав головы и водрузив на них одежду и вещи. Холодные соленые волны плещут нам в лицо.
Харпер садится на корму и смотрит в воду. Опускает руку в ее холодную голубизну.
– Не знаю, как Харпер это делает, – произносит Нат. Он понижает голос, и его заглушают волны и мотор. – Когда мы играем в эту игру, бутылка всегда останавливается на чем-нибудь типа дерева. Или камня.
Я останавливаюсь, не успев до конца натянуть джинсы.
– Вы играете в бутылочку… вдвоем?
– Довольно тупо, да? – Он видит мое лицо. – Но теперь все, – быстро прибавляет Нат. – Мы больше не будем играть без тебя, Уайлдер.
Когда мы подплываем обратно к Свистящей бухте, мы будто двигаемся в болоте усталости.
* * *
Этой ночью я парю над кроватью в странной горячке, будто в мое тело вошло солнце. Я все еще чувствую, как лодка ныряет подо мной, скользя по волнам. Вот какая жизнь на самом деле, – думаю я. – Сбивающая с ног. А потом выскакиваю из кровати, бегу по холодному узкому коридору в ванную и страшно блюю – куски недоготовленной рыбы обрушиваются в унитаз вместе с потоком обжигающего старого «Джима Бима».
Утром родители уходят на ярмарку мастеров, или на рыбный рынок, или посмотреть достопримечательности, не знаю. Я просто рычу в подушку и отворачиваюсь.
– Нет, – мычу я. – Я останусь дома. Почитаю что-нибудь из списка на лето.
– А, ну ладно, – удовлетворенно произносит отец.
Потом я с гудящей головой снова падаю в темноту.
Наконец около десяти я окончательно просыпаюсь. На улице уже стоит полуденная жара. Делаю кофе и выхожу на солнце с горстью гранолы в кулаке.
Рядом с воротами на траве сидит Харпер. На ней буквально лица нет, и я понимаю, что у нее, видимо, ночь прошла еще хуже. Чувствую укол возбуждения. Она пришла ко мне!
– Ты давно здесь? – спрашиваю я равнодушным тоном. – Нужно было постучаться или покричать.
Она пожимает плечами:
– Я никуда не тороплюсь. Просто скучно. Ната загрузили по дому. Можно кофе? Можно сегодня с тобой потусоваться?
Меня приводит в восторг и ужас перспектива провести с ней весь день наедине.
– Ладно, – соглашаюсь я. – То есть да, конечно! Можем остаться здесь, если хочешь. Родителей нет.
Она кивает.
– Иногда приятно побыть дома. Я уже слегка подустала от моря.
Я вытягиваю руку и разжимаю кулак.
– Хочешь позавтракать?
Мы едим гранолу из моей открытой ладони.
Потом забираемся на клен. И просто сидим на ветвях и неловко молчим, пока я пытаюсь придумать, что бы такого сказать. Но тут Харпер дотягивается до меня концом кленового прутика.
– Что на самом деле случилось между вами с Натом? – тыкает она меня в бедро. – Мне кажется, вы подрались. Я ему нравлюсь? – Мне кажется, я слышу надежду в ее голосе.
– У меня тоже к тебе вопрос. Почему та бутылка виски, которую ты взяла с собой в лодку, была на две трети пустая?
Мы выпучиваемся друг на друга, но я ломаюсь первым.
– Извини. Я сволочь. У меня никогда не было друзей-девчонок. На самом деле у меня вообще никогда раньше не было друзей. – Я смотрю в землю и жду, что она скажет что-то остроумное и унизительное или просто уйдет.
– У меня тоже нет друзей, кроме Ната, – совершенно спокойно заявляет Харпер. – Все меня ненавидят. Я весь год жду лета, чтобы сюда приехать. А какое у тебя оправдание?
– Ты первая. Почему все тебя ненавидят?
– Я не очень хорошо лажу с людьми.
– Почему? Правда за правду.
Харпер бледнеет и машет руками, демонстрируя категорическое «нет».
– Да ладно, – говорю я. – Ты же такая британка. Чего ты боишься?
– Ничего, хватит. – Ее лицо проясняется. – У тебя есть что-нибудь выпить?
– Мои родители не пьют. – В шкафу на кухне стоит бутылка сладкого вермута, который мама иногда любит выпить перед ужином с ломтиком лимона. Но я не собираюсь предлагать его Харпер. Снова поднимаю на нее глаза, и она плачет. Она не издает ни звука, но слезы сияют на ее лице в пятнистой тени листьев.
– О… – Я в панике соскальзываю с дерева и подхожу к ней. Харпер сидит на изогнутой ветке, я протягиваю к ней руку, но толком не знаю, что делать, поэтому похлопываю ее по спине сбоку, как лошадь.
Харпер отстраняется.
– Я просто очень скучаю по Сэмюэлю, – глухо говорит она.
– А, это твоя собака. – Я очень горд собой, что вспомнил.
– Он был такой добрый и хороший. Присматривал за мной. Ел картошку фри только с горчицей. Так странно, правда?
– Уверен, он отличный пес. Уверен, он счастлив, где бы сейчас ни был. – Я не знаю, успели ее родители убить собаку или нет. Сегодня она говорит о нем уже в прошедшем времени. Они разве могли сделать это так быстро?
– Давай просто посидим, – просит Харпер. – Ладно, Уайлдер?
– Ладно.
Так мы и делаем. Мы находим нарды в чулане под лестницей, и она учит меня играть. У меня ничего не получается.
– Вот фигня! – ругаюсь я, когда проигрываю в очередной раз.
– Можешь говорить «херня», если что. Я не твоя мама.
– О, – смущенно выдавливаю я. – Но так я могу привыкнуть и как-нибудь случайно ляпнуть при ней.
– Какой же ты все-таки странный, – одобрительно произносит она.
Мы заползаем в дом и жуем крекеры
