камеру, чтобы составить и подписать протокол о ликвидации этого злачного места. Толпа беспрекословно исполнила его предложение.
Судья Квист, проходя по Невскому проспекту, заметил двух мужчин, пристававших к женщинам. Он представился им судьей, привел в свою камеру и, прочитав назидательную речь, оштрафовал. Оба нарушителя порядка внесли деньги и удалились сконфуженные.
Судья Неклюдов, чей участок обслуживал самые нищие слои петербургского населения, ютившегося в окрестностях Сенной площади, выслушивал жалобы своих подопечных в любое время дня и вечера, для чего его можно было просто остановить на улице. Он обходил жилища истцов и ответчиков, изучая их нравственное и имущественное положение, и серьезно относился к каждому разбирательству, хоть все они были, по выражению богатых адвокатов, грошовыми.
Увы, шли годы, и мировые судьи постепенно стали изменять традициям своих предшественников, все более превращаясь в бюрократов и крючкотворцев. Но яркие личности все-таки встречались вплоть до упразднения мирового суда декретом Советской власти от 22 ноября 1917 года.
Стенограммы мирового суда записывались, как правило, газетными репортерами, любившие посещать судебные заседания почти наравне с пожарами. В столичных и провинциальных дореволюционных газетах, в сборниках и брошюрах было напечатано множество стенограмм мирового суда. Это замечательный, до сих пор не востребованный исторический материал, где во всей своей обыденности представлены быт, нравы и речь российских обывателей второй половины XIX века.
Обычный день мирового судьи
Зная в своей жизни один вид суда — полицейскую расправу, простолюдины ежедневно переполняли камеры мировых судей, впервые познавая азы правопорядка. Конечно, этот новый гласный суд не избежал ошибок, нарушений законности. Но он достиг главного, что было в России в отношении судопроизводства всегда немыслимо, — доверия к себе населения.
Работа мировых судей, учивших неграмотное и полуграмотное население России жить по закону, — это повседневный подвиг…
Мясницкий участок московского мирового судьи Я. А. Бояркина, что на углу Малоуспенского и Дегтярного переулков, возле Маросейки. Ничем особо не примечательный рабочий день — 13 ноября 1867 года. Половина одиннадцатого утра. Мировой судья сидит за столом и принимает прошения. Невдалеке от него за столиком поменьше — письмоводитель. Длинная вереница посетителей. Каждый дожидается своей очереди или стоя у стены, или сидя на стуле.
К Боярки ну подходит мужчина, кланяется и подает письменную просьбу. Пробежав ее глазами, судья говорит:
— И охота вам опять затевать дело с этой выжившей из ума старухой! Ее и судить-то строго нельзя.
— Как вам угодно, — переминаясь с ноги на ногу, говорит проситель. — Только она апеллировать хочет.
— Ну, если будет апеллировать, тогда можете и жаловаться. Время еще не уйдет.
— Хорошо-с, — соглашается проситель и берет свою просьбу назад.
— Впрочем, — прибавил судья, — я не имею права отказаться принять просьбу. Я только советую не подавать.
— Я теперь не подам, — говорит проситель и, раскланявшись, отходит от стола.
Подошел другой господин с прошением. Судья вполголоса прочитал его и тотчас решил:
— Разбирательство будет 18 ноября, в 10 часов. Вы приходите к этому времени, а ответчика я вызову.
Теперь очередь пожилого крестьянина в полушубке из дубленой овчины.
— Вы требуете, чтобы сын дал вам содержание? — обращается к нему Бояркин, прочитав просьбу. — Но вы должны знать, что закон обязывает детей давать родителям пропитание и содержание по мере возможности. А из вашего прошения не видно, что ваш сын имеет какие-либо средства.
— У моего сына деньги есть — у него портняжное заведение.
— Но, может быть, вы и без него можете хорошо жить? Знаете, родители иногда только из зависти требуют содержания от детей.
— Нет, господин судья, у меня малолетних детей много. Я его с тем из деревни и отпустил, чтобы он помогал мне.
Судья назначает время разбирательства и уже готов слушать следующего просителя.
— У нашего хозяина, — начинает излагать свое дело тот, — две лампы пропали… Он меня отпустил, а расчета не дал.
— О краже этих ламп ваш хозяин заявлял?
— Нет. Только отпустил меня, а расчета не дал. Велите расчет дать.
— Паспорт он вам отдал?
— Паспорт отдал, а жалованье не заплатил.
— Идите к тому столу, — судья указывает на письмоводителя, — там запишут вашу жалобу.
Тотчас другой мастеровой излагает свою жалобу:
— Я у фортепьянщика живу, где «Русский магазин» на Кузнецком. У нас вчера в заведении случился скандал…
— Что такое скандал? — перебивает его судья.
— Да так, молодцы между собой подрались.
— Вы так и называйте драку дракой. А то еще какой-то скандал выдумали.
— Так вот, один из мастеров мне и говорит: «Ты, любезный, зачем жульничаешь?» И всем: «Вы думаете, что он к заутрене ходит? Нет, он жульничает»… Обидел он меня, господин судья. Больно обидел!
— Так вы, стало быть, жалуетесь на то, что вас обругали жуликом?
— Да, этот самый мастер говорит, что я жульничаю. Помилуйте, где же я жульничаю? Я четырнадцать лет у Штурцваге жил. Можете спросить, что я есть за человек.
— Идите, вашу жалобу запишут.
К судье подходит мальчик лет тринадцати и жалуется на своего хозяина, что он нанес ему побои.
— Что же, у вас и знаки есть? — спрашивает судья.
— Да, есть на голове.
Судья говорит, чтобы он завтра пошел в полицейскую часть к доктору — тот принимает с утра. А потом уже сюда с бумагой от доктора.
Подходит крестьянин в дубленом засаленном тулупе, довольно пожилой, кланяется судье, отворачивает полу тулупа и, вынув из кармана повестку, подает ее судье.
— Вот от вашей милости бумага, — говорит он. — Вы явиться приказали.
— Вас вызывали в качестве свидетеля, — говорит судья, — сегодня к восьми часам вечера. А сейчас только середина дня.
Крестьянин в недоумении молчит.
— Вы где живете? — спрашивает судья.
— В Рогожской.
— Ну, что же мне делать? Я не могу опросить вас теперь, в отсутствие сторон. Приходите сегодня вечером.
Подходит женщина в черном салопе с беличьим воротником, голова покрыта платком.
— Вот, ваше высокоблагородие, я в прошлый раз на мужа жаловалась. Вы нынче хотели разобрать нас.
— А муж ваш здесь?
— Здесь, в передней ждет.
— Зовите его.
Женщина идет за мужем, с которым и возвращается к столу. Он подходит робко — тридцати трех лет, с окладистой бородой, с отупевшим от пьянства видом, тусклыми блуждающими глазами. Одет мужчина в короткий рабочий халат, на ногах — дырявые сапоги.
СУДЬЯ (обращается к его жене). В чем ваша жалоба?
ЖЕНА. Да он, ваше высокоблагородие, пьянствует все. Не велите ему пьянствовать.
СУДЬЯ. Я этого не могу сделать. Вы сами должны стараться, чтобы ваш муж не пил.
ЖЕНА. Как же так, ваше высокоблагородие? Он все жалованье пропивает, ничего ни жене, ни детям не дает. Чем же
