вместе поужинать, Назар реально не имел ни малейшего желания. Потому прервал ее монолог минут через семь коротким: «Я тебя понял», — и отключился.
Пиццу пришлось жрать в одиночестве. Музыку вырубил. Вместо колы — пил чай. Вообще-то Назар терпеть не мог колу.
А на следующий день, с утра пораньше, убрался из Рудослава, не попрощавшись ни с кем и так и не повидавшись с сыном. В тихом болотце жизнь текла тихо и мирно до тех пор, пока он не появлялся на горизонте, и тогда начиналась Санта-Барбара, а мыло Назар терпеть не мог едва ли не больше, чем колу.
Впрочем, и от той был толк, когда за рулем и впереди долгая дорога.
Назар нечасто теперь сюда приезжал. Как свалил в Левандов когда-то, так больше особенно и не оглядывался. Двадцатичетырехлетие он встречал в съемной квартире старого дома, почти под крышей, где еще затемно начинали гулить голуби. Они бродили по подоконникам, садились на перила балкона, пачкали окна, заглядывали в комнаты и долгое время были его собеседниками. Человеку, который приручил кречета, — что стоит общаться с голубями? В марте, на самой заре весны, когда зима еще не выпустила из тисков, в спальне, пахнувшей деревянной мебелью, книгами и чем-то залежалым, со скрипящим под ногами древним паркетом и не менее скрипящими старыми деревянными рамами он впервые остался один. По-настоящему и до конца один. И почувствовал себя свободным, каким никогда не был раньше. Это чувство опьянило, ударило в голову, будто бы молодое вино, и он вдруг понял, что в действительности может из этой самой точки стартовать в любом направлении — пойти куда угодно и сделать что угодно. Больше ничего на цепи не держит. И это чувство оказалось сильнее и глубже, чем счастье, радость или восторг. Оно и жило в нем все последующие годы, и что бы ни менялось впоследствии, раз в году, в марте, на свой день рождения, Назар предпочитал одиночество праздникам. Чтобы снова почувствовать то, что было тогда, пусть уже ничего и не повторялось.
С весны до осени он работал на погрузке в мебельном складе, а ночами зубрил учебники, вспоминал школьную программу, нашел препода по физике, чтоб погонял его по задачкам. И летом поступил-таки в универ. Еще одна мечта сбылась.
Денег, вырученных за дом и трейлер, ему кое-как хватало на оплату жилья и худо-бедно пожрать. Но от работы он не мог позволить себе отказаться — Морис родился слабеньким, болезненным, и Ане постоянно нужны были дополнительные средства — на врачей, на массажи, на питание. С родителями она тогда была в контрах, и Назар упахивался, чтобы как-то им помочь. Ночами сторожевал, днем — сидел на лекциях. К дяде обращаться не смел, запретил себе, решил, что если пропадет в одиночку — значит, туда и дорога. Как иначе узнать, чего стоишь? Когда Стах сам предлагал помощь, а было и такое — упрямо отказывался.
На втором курсе ему повезло. Вернее, это Назар думал, что повезло, в действительности везение оказалось ни при чем. Как бы там ни было — а его посадили на грант в научно-исследовательской части, включили в группу оценки запасов нефтяных месторождений, о чем он и мечтать не мог. Позднее выяснил, кто это сделал. Почему — и вопросов задавать не стал. С самого начала подозревал кто и почему. Но как бы там ни было, Назару удалось не только заработать и получить такой необходимый ему опыт, но и продемонстрировать собственные знания и талант, которым, по признаниям его наставников, он был одарен с лихвой. Практику после четвертого курса Назар проходил уже в крупной горно-геологической консалтинговой компании, там же работал, когда учился на пятом. И к тому времени точно знал, к чему будет стремиться и каких высот достигать.
К тридцати семи годам Назар Шамрай получил все, чего хотел. Срок немалый, но если на жизнь раскинуть — двигался он семимильными шагами, хотя начинал с крошечной неприметной вывески с надписью «Геологоразведочная проектная компания «Фебос» над дверью конторы на пару человек в обычном жилом доме в Левандове, оборудования, взятого в аренду, и небольших заказов от маленьких людей из области, которые затевали стройки или у которых на огородах то там, то сям неожиданно начинала бить нефть. Ее запах знали здесь хорошо, в одном районе даже вода ею пахла, и в прошлом нефть там добывали в промышленных объемах. Теперь же едва хватало на собственные нужды, но иной раз и правда — пробивалась. Уже через несколько лет, все расширяясь, Назар со всем управлением переезжал в просторный офис в огромном бизнес-центре, где цены на помещения были такие, что в юности он о подобном и помышлять не смел.
А теперь вот. Столица. Дела шли настолько хорошо, что в Левандове им с его «Фебосом» становилось тесно, хотя Наз и любил всей душой этот город. Но из столицы вести дела оказалось удобнее, и работали они теперь не только внутри страны, но и на ближнее зарубежье. Заказы приходили все чаще, окружала его сплоченная и надежная команда абсолютных единомышленников, ставших за эти годы друзьями. И место рюкзаку за плечами тоже все еще оставалось, не так, как ему бы хотелось, без тени романтики, без намека на то, что часто он себе представлял, но все же кайф от всего происходящего он ловил. Если бы пятнадцать лет назад его спросили, как будет жить в тридцать семь, то Назар не вообразил бы себе ни единого расклада, при котором смог бы поднять голову выше канавы на дядькином прииске. Но в итоге его положение намного, намного выше.
И все же он никогда не забывал этих канав. Школу жизни они ему дали основательную. И научили разбираться не только в минералах, но и в людях, которые его окружают. Наверное, потому оно и зудело всю ночь до утра — понимание, что Стах методов не меняет. Что Стах в очередной раз собрался кого-то там облапошить. И фиг на него, если это такое же тело, как он сам. Или как прокурор Балаш, с которым они в итоге договорились и вместе работали, о чем Назар узнал случайно несколько лет спустя, после своего приключения с СИЗО, о котором теперь напоминало только неправильно сросшееся ребро.
Но что если эта земля принадлежит условному работяге, который и понятия не имеет, что там
