— небольшое зеленое пятно колышущейся на ветру травы, жестких кустарников и нескольких тщедушных деревьев.
Цун Даогао вначале сам вглядывался в него, прикрывая ладонью от ярких солнечных лучей и без того загорелое лицо, потом подозвал одного из своих людей и что-то ему приказал. Мы с мастером Ванцзу и Сяодином глядели на это, не вполне понимая, что к чему — ведь в детали путешествия нас посвятить никто так и не снизошёл. Покуда мы следили за тем, как солдат в одиночку пробирался через мелкие барханы к оазису, Сяодин предложил спросить командира, но мастер лишь покачал головой: «Он надеется отыскать там свой лагерь. Чего ж тут неясного?».
Мы с моим младшим товарищем переглянулись. Неведомо мне было, что думал и чувствовал он, а я отчего-то ощутил себя глупцом и устыдился — ведь о лагере уже говаривали раз или два, и, коль я держал бы свои мысли и память в порядке, то помнил бы о том. Верно, помощник мой думал о чем-то подобном, отчего и решил разбавить наше душное молчание своей болтовнёй и шутками, пускай и избитыми. Пока он это делал, воин успел добраться до кустов, остановиться и продолжить путь среди зарослей.
Думается мне, что все с замиранием сердца ждали его появления и того, какой сигнал он нам подаст. Даже посол выглядывал из своей худы[6] и без конца спрашивал, что видно. Наконец, появился наш разведчик и, ко всеобщему облегчению, подал условный сигнал, означавший, что нас ждут друзья, а не враги, и можно двигаться дальше. Воины и слуги обрадованно затараторили, одни подняли оружие, другие стали тянуть за собой верблюдов. От оазиса нас отделяло не больше двух-трёх ли, и почти все преодолели это расстояние пешими. Животных ожидал даже более долгий и трудный путь, чем людей, и нагружать их больше, чем требовалось, мало кто желал. А я невольно подумал о том, что до того момента путь наш был на удивление лёгок, и как бы дальше туго не пришлось.
В оазис мы вступили тяжело дышащими, мокрыми, запачканными песком и изнывающими от жажды. Навстречу нам вышел всего один солдат, на вид лет сорока пяти, заросший и загорелый, и только узнав своего командира, позвал остальных — те вмиг высыпались наружу из шалашей, столь искусно укрытых травой, грязью и засохшим навозом, что я лишь тогда их и приметил. Всего их насчитывалось около десятка.
Нас они встретили как дорогих гостей — помогли сложить в одном месте поклажу, за которой стали неусыпно следить, набрали воды из колодца и напоили нас и верблюдов, помогли умыться и освежиться, звали и в свои шалаши, но большинство отказались с благодарностями и неловкими улыбками. Верно, эти люди находились там уже довольно давно, и не замечали того, что замечали мои спутники, тогда ещё относительно недавно отправившиеся в путь из самой столицы.
Командир Лай приказал разбить походные шатры, что везли с собой, и вскоре мы собрались в самом большом из них, где разместился посол Гувэй с частью своей свиты. Там же, чтобы дым не привлек нежелательное внимание, развели и огонь. Покуда на нём кипятили воду для чая и грели наши припасы, юнь велел командиру хо, что тайно жил, как выяснилось из его слов, уже месяц в том оазисе, докладывать о том, что удалось разузнать.
Принимая из рук слуги чаван с ароматным зеленым чаем, он охотно поведал, что всё было спокойно, и что человек с донесением приезжал двумя неделями ранее, сказал, что Тайян ещё не пал, но взят в кольцо, пути к нему отрезаны для возможного подкрепления с маньчжаньской стороны, и все уверены, что долго селение не продержится. Лай ещё некоторое время расспрашивал его о крепости, но тот повторял, что всё идёт ладно, да и укрепления, как оказалось, глупые кочевники толком строить не умеют — от меткого удара орудия половина саманной стены может просто рассыпаться.
Цун Даогао довольно кивнул и спросил, не попадались ли в руки синцев лазутчики, но получил отрицательный ответ и заверения в том, что те сидят тихонько как полевые мышки и соваться в стан врага боятся, а уж в пустыню — тем паче.
Такие вести приободряли. И, когда, наконец, подали еду, все прекратили говорить о делах и с наслаждением занялись трапезой, обсуждая кто что. Вот тогда-то до того молчавший мастер Ванцзу неожиданно обратился к командиру хо:
— Слушай, друг, а чем же вы тут питались целый месяц?
— Своими припасами, сянь, а ещё тем, что привозили, и охотой.
— Ого-го, охотой? Да неужто? И на кого ж?
— Ужель сянь полагает, что в этой пустыне никто не живёт? — усмехнулся солдат. — Этот благословенный оазис не единственный во всей Ганхандэ, и к тому ж не самый большой. Командир выбрал его за близость к границам. Потому здесь в обилии водятся джейраны, зайцы, тушканчики, на которых охотятся степные волки, бурые медведи, хищные птицы, а на грызунов ещё и змеи…К слову, змеи тоже оказались вкусными.
От этого откровения меня передернуло, а рискни он такое сказануть где-нибудь в Варрмджо, в лучшем случае стал бы изгоем. Я слышал, что там змей пускай и ели, но лишь в исключительных случаях и всегда в рамках ритуала. Однако ж бравый солдат о том знать не знал и довольный тем, какое впечатление на некоторых из нас произвели его слова, продолжил свои перечисления, завершив их тем, что порой удавалось повстречать диких ослов, лошадей и верблюдов, но те людей близко не подпускали, и понять, одичали они иль всегда были дикими, не удалось.
— Одно время, — добавил он, — они бежали в сторону степей целыми стадами.
— Разобрались вы, отчего так? — спросил мастер Ванцзу.
— Нет. Но дичи для нас после этого стало меньше и поймать её стало сложнее. Зайцы и копытные разбегались от малейшего шороха. Только грызуны и змеи не переменили своих повадок. Мы подумали, что, верно, хищники в горах оголодали отчего-то и стали всё чаще забредать в пустыню.
Мастер Ванцзу задумчиво поглядел на него, но более ничего не сказал и не спросил, зато обратился к послу Гувэй и командиру Лай с вопросом о том, что они думают делать дальше. Те ровным тоном, наконец, поделились планами: держась так, чтоб видно было горный хребет, достичь крупного
